1661 - Ив Жего

Король ничего не ответил, только бросил на него высокомерный взгляд.

— В конце концов, важно, что эти гнусные козни удалось разоблачить до того, как они обернулись бы непоправимыми последствиями, — продолжал Кольбер, потирая руки. — Разумеется, я намерен лично разобраться с этим подложным письмом, — поспешил пообещать он, пряча злополучный листок за манжет камзола.

— Будьте так любезны, — сказал король, даже не удостоив Кольбера взглядом. — И поскорее найдите виновника, ибо терпение мое не беспредельно. Ваши способности мне хорошо известны, и крестный вас хвалил — говорил, будто вы располагаете целой сетью осведомителей куда более толковых, нежели наши полицейские… Пожар в Пале-Рояле был событием из ряда вон выходящим. Теперь бессмысленные интриги против совершенно безобидной девицы. И с какой стати? Только потому, что ее приблизили ко двору и моя супруга оказала ей милость, удостоив двумя-тремя словами во время церемонии представления? Вы хоть отдаете себе отчет, Кольбер, эти презренные посмели выдать ее в своем жалком пасквиле за мою любовницу, ссылаясь в качестве доказательства на такие подробности, которые если кому и известны, то лишь моим близким? Вот, взгляните, — продолжал король, — тут сказано, что у меня на бедре, вверху, есть шрам в форме завитушки — от кабана, одного из первых, которых я убил… Вот вам яркое свидетельство, что письмо лживо.

Кольбер кивнул, опустив глаза.

— Впрочем, это не важно. Главное — положить этому конец, — сказал в завершение король. — Увы, сегодня уже поздно отправляться на охоту, — заключил он, посмотрев со вздохом в окно.

* * *

После того как Кольбер ушел, король еще какое-то время пробыл в кабинете, наслаждаясь тишиной и покоем и понемногу отходя после овладевшего им раздражения. Он понимал, что все эти козни были бы ему неинтересны, не коснись они Луизы де Лавальер. У него на душе было тягостно не столько оттого, что его чуть было не обвели вокруг пальца, сколько от страха перед тем, что ему пришлось бы порвать нежные связи, которые он намеревался поддерживать с девушкой. Король вспомнил уроки, полученные им, когда он воображал, будто двор может примириться с его страстью и его любовь к Марии Манчини способна связать государственные интересы с его личными. Несчастный глупец, как жестоко он тогда ошибался! Но ведь он был еще совсем мальчишкой.

«Времена изменились», — подумал Людовик.

Потянувшись к колокольчику, он принялся дергать за шнур до тех пор, пока в дверях не показалась голова лакея.

— Бумагу, чернил и перо! — велел он.

Заметив недоумение в глазах лакея, король добавил:

— Ты слышал?! Я намерен писать, а не диктовать — иди и неси все быстрее.

Быстрее… В самом деле, нельзя было терять ни минуты. Завтра она получит письмо. И завтра же он с нею увидится. И она будет ему принадлежать. «К черту уловки и условности, пора идти в наступление», — сказал он себе, берясь за перо, принесенное лакеем.

— Рассыльного к дверям! — бросил Людовик лакею, который собрался ретироваться и уже пятился к выходу.

Надменное лицо короля озарила улыбка.

— Ибо такова наша воля.

65

Охотничий домик в Версале — среда 18 мая, полночь

Луизе не спалось. Она лежала с открытыми глазами и смотрела, как догорает свеча на круглом столике возле кровати. Ей было достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до горячего воска, стекавшего по ручке подсвечника, но пламя погасло само по себе.

Лежа теперь в кромешной темноте, она подождала, когда глаза постепенно привыкнут к мраку, и вскоре снова стала различать очертания предметов. Сквозь приоткрытые решетчатые ставни она улавливала звуки ночи и среди прочего — шум леса, напомнивший ей Амбуаз. По большому зеркалу над камином скользнул луч лунного света. Луиза следила за ним до тех пор, пока он не растворился во мгле, сгущавшейся под балдахином у нее над головой. Затем ее взгляд упал на тонкотканые одеяла и покрывало, наполовину сползшее на пол. Девушке захотелось взять руку, лежавшую рядом поверх одеяла и сплести свои тонкие пальцы с крепкими, жилистыми пальцами этой руки, даже во сне почти сжатой в кулак. Луиза приподнялась на локте, поглядела на лицо спавшего мужчины и ощутила, как у нее радостно забилось сердце. Луиза не смогла сдержать улыбку.

— Возлюбленный мой, — прошептала она, проведя указательным пальцем вдоль бока спящего. — Мой возлюбленный — король Франции.

Едва сдерживая смех, Луиза соскользнула с кровати и подбежала на цыпочках к окну. Отодвинула гардину и стала смотреть, как ветер колышет листву и гонит над лесом подсвеченные лунным сиянием облака. Сейчас ей были хорошо видны и графин с вином, и бокалы, и стулья, на которых они сидели, он и она, а на полу — его платье и ее собственное, по которому она теперь мягко ступала. Проходя мимо зеркала и заметив в нем свое отражение, она стыдливо прикрыла руками грудь, но тут же тихонько рассмеялась. Подойдя ближе, она опустила руки — и в зеркале отразилась ее сияющая улыбка.

— А вот и возлюбленная короля Франции, — прошептала она.

И, коснувшись ладонями бедер, вздрогнула. Луиза повернулась к спящему королю и посмотрела на его руки, ласкавшие ей спину, — она до сих пор ощущала их прикосновение, — потом перевела взгляд на его ноги. И покраснела, вспомнив откровенные слова, которые он ей нашептывал, и страстные поцелуи, больше похожие на укусы, и головокружение, которое она почувствовала, едва ее коснулась его рука, и неведомый прежде жар, который охватил ее всю, без остатка. Заметив, что король вдруг зашевелился во сне, она замерла и стояла неподвижно, пока он опять не затих.

Луизе хотелось знать, что ему снится: сейчас ей уже не нужны были ни его слова, ни объятия, почти грубые, испугавшие ее и вместе с тем опьянившие. «Луиза» — он произнес ее имя серьезно, как никогда прежде, и сказал, что боялся ее потерять, но теперь ей больше не о чем тревожиться: он защитит ее, отведет от нее всех врагов; «и всех никчемных друзей», — добавил он, неожиданно обретя на мгновение свойственную ему надменность. Луиза пыталась остановить его, когда он повторял, до чего она прекрасна, и всякий раз краснела, словно защищаясь, когда он все же ей это говорил.

* * *

«О! Хотя бы это мгновение никогда не кончилось! Целую неделю я считала себя пропащей и вдруг стала хозяйкой в покоях короля, — радостно думала Луиза, поглаживая завитушки, украшавшие беломраморную крышку комода. — Когда я расскажу об этом Габриелю…» Она сразу пожалела, что подумала об этом. Кровь ударила ей в лицо. Нет, Габриель не должен знать ни за что на свете! Она что, с ума сошла? Конечно, он ее спас, но… это было в другой жизни, — сказала она себе. Габриель де Понбриан спас малютку Луизу де Лавальер. Но малютки Луизы, решила она, с наслаждением скользнув обратно под теплые одеяла, той малютки Луизы больше нет!