Белоснежка и семь апостолов - Ольга Кноблох

— Им больно! — кинулся ко мне Ким, сдирая на ходу маску. — Андрей Гаврилович, сделайте что-нибудь!

Дверь открыли, в комнату вбежали двое медиков. Один из них с помощью моей и Кима оттащил Медведева (тот сорвал голос и теперь хрипел и кашлял) к двери, второй занялся самим Чревовещателем. Бенард умолк и снова обмяк в кресле, а Медведев все трясся и дергался как припадочный, выворачиваясь из наших рук и прикрывая лицо.

— Игорь, слышишь меня? — Я потряс его за плечо, и телепат наконец перестал вырываться и хрипеть. — Все в порядке. Ким, дай скорее его перчатку, а то дотронется до кого-нибудь из нас — и будет у парня информационная передозировка.

Перепуганный Ким передал мне перчатку, и, только натянув ее, Медведев немного успокоился.

— Пошли. — Я взял его за руку и принудил покинуть допросную. Медведев еле тащился, мне и Киму пришлось закинуть его руки нам на плечи.

— Его надо осмотреть, — сказал нам в спины молоденький медбрат, — у него тахикардия!

— Приведем, — через плечо пообещал я, и тот отстал.

Ким без слов понял, куда вести Медведева — в компьютерный зал. Мозгонавт окончательно пришел в себя на половине пути, задышал ровнее и стал, глядя то на Кима, то на меня (все еще обряженного в маску и капюшон) не поэтично излагать все, что думает о Чревовещателе. Чаще других в его речи встречались слова «псих», «долбаный», естественно, «Шалтай-Болтай» и почему-то «Наполеон». Никак не препятствуя словоизвержению, мы доволокли Медведева до компьютерного зала, в дверях которого стоял растерянный, как первоклассник, Серебренников. Здесь я стянул наконец пахнущую аптекой маску.

— Миша, сбегай к медикам, возьми валерьяночки — и сюда, на расшифровку.

Я пододвинул Медведеву стул.

— Все нормально, Игорь, садись. Все, все. Закончили.

— Я все видал еще раз к нему в голову лезть… Где только таких психов делают!..

— Не такой уж он и псих, — поделился своим мнением Ким.

— Ты не можешь знать, ты раньше слился, — со знанием дела заявил Медведев.

— Вы мне одно скажите, вы его раскололи?

— Как мамину вазу, — синхронно ответили телепаты и, переглянувшись, заулыбались.

Всегда мне было забавно наблюдать, как телепаты контактируют друг с другом. Бывает, сидят они, скажем, в разных концах комнаты и вдруг начинают синхронно ржать, или играть в какие-то странные, понятные им одним гляделки-мигалки, или разговаривать одинаковыми словами (и не всегда по-русски). Мне порой даже завидно становилось. По-хорошему так.

Вдвойне забавно смотреть, как наводят мосты именно эти двое. Еще недавно их разделяла стена закона, и этот же Мозгонавт добывал тайны правонарушителя Кима; а теперь они работают в паре.

Вбежал Серебренников со стаканом в вытянутой руке.

Пока Медведев пил, Сутулец, вспомнив что-то, бросился к своей сумке, выдернул оттуда еще одну зеленую папку и, раскрыв, гордо протянул мне.

— Вот, из морга кое-что по Антипову, как вы просили, — громким шепотом сообщил он, косясь на выряженного звездолетчиком незнакомца рядом с Медведевым.

Я принял из его рук бумаги, но не торопился читать. Где-то внутри образовался противный холодный вакуум. Наверное, так бывает с теми, кто сдавал анализы на рак или СПИД, и вот их вручили в запечатанном конверте. Хочешь — смотри сейчас, хочешь — продли себе муки и счастье неведения. Я выбрал продлить на несколько секунд.

— Это наш новый коллега, Вася Ким, — сказал я Серебренникову. — Помнишь дело Кима?

— Как же. — Сутулец осклабился.

— Ты сам видел, что тут? — сбавив голос на несколько тонов, спросил я и постучал костяшками по папке.

— Конечно, — враз посерьезнел Серебренников.

— Ясно.

— Андрей Гаврилович… это вы его?

— Сейчас узнаю.

Я раскрыл папку и отыскал на единственной вложенной бумажке графу «причина смерти». Прочел и поднял глаза на Сутульца.

— Слушай, Серебренников, ты и вправду считаешь меня человеком, способным на такое? — Я подчеркнул ногтем строку про «причину смерти».

— Да, — не моргнув глазом, буднично ответил Серебренников, как будто я спросил у него время или дорогу в библиотеку.

«…И вправду пора на отдых», — подумалось грустно. Эх, Горинец, поспешил ты с перчаткой…

Тут мы снова услышали голос медбрата, что требовал Медведева на осмотр; парень все еще находился в допросной:

— Андрей Гаврилович, вы слышите меня? Подойдите, пожалуйста, вы нужны здесь!

Мы сгрудились у монитора.

Медики отстегнули Бенарду правую руку, чтобы сделать какой-то укол; теперь было видно, что эта рука, словно отдельно от тела (Чревовещатель по-прежнему тяжело полулежал в кресле, не шевелясь и не открывая глаз) подает какие-то знаки. Указательный палец был воздет к потолку, средний и большой ритмично смыкались и размыкались.

— Кукла, — догадался я. — Ему нужна его кукла.

Артем

Я рулил машинально, доверяя двигательной памяти и инстинкту самосохранения, потому что мысли были заняты Отто и Венди.

То, о чем рассказал Влад, было правдой, чистой правдой. И я не видел ее только по одной причине: чувство Венди к Отто в моем представлении было из разряда вещей, которых не может быть просто потому, что не может быть никогда. Легче представить себе, как молоко превращается в раствор марганцовки или как живой китаец проходит сквозь стену, чем это… Мне казалось, что после Полынек она его ненавидит.

Вот черт, ведь думал же, еще тогда думал, что надо остановиться. Ведь это был звоночек, да, надо было сразу свернуть турне, отсидеться в тишине, сменить вывеску и в следующем сезоне нарисовать на карте новый маршрут. Эта чертова дыра, Полыньки, где все чуть не сломалось, где все чуть не сломались…

Надо было еще тогда.

И не пришлось бы скрываться, оставляя за собой пожарища, трупы и разозленных охотников.

Деревня была дворов двадцать. Разруха просто апокалиптическая — бери и пиши с натуры пост-ядерное похмелье. Ни одного дома с крепкими стенами — все сплошь кособокие, хлипкие, рассохшиеся хибары одна другой страшнее. Нечего было пытать счастья в этом заброшенном углу, объятом затянувшейся агонией.

Нет же, приспичило.

У одиноко стоящего посреди выжженного солнцем поля трактора возилось двое парней, и Влад заметил их. Хохотнул еще: «Надо же, не вся молодежь в город перебралась». Димка поспорил, что они не здешние, а приехали к дедам на выходные. Влад тормознул кемпер, высунулся в окно и окликнул их. Оказалось, местные. Оказалось также, что ребят в потребном нам возрасте здесь семнадцать человек. Они живут в коммуне, все — бывшие наркоманы, забрались в этот аппендикс цивилизации подальше от соблазнов. Только-только начали обустраиваться, кое-как ведут хозяйство и рады бы все силы положить на благо издыхающей деревни (и засеять и пожать), да засуха все испортила. Дождей не было с мая, посевы зачахли, на единственном живом еще тракторе теперь возили из города хлеб и консервы, которые покупали на крошечные пенсии местных стариков и выручку от продажи бисерных фенек и берестяной утвари — конечных продуктов трудотерапии бывших наркоманов. На вопрос, есть ли у них тут кино и самодеятельность, механики ответили истерическим хохотом. В деревне не было электричества. Судя по словам стариков, уже пять лет. С тех пор, как какие-то умельцы сперли провода, Полыньки, и раньше-то не попадавшие под определение «оазис культуры», и вовсе оторвались от мира. Обитатели коммуны собрали из подручных материалов ветряк, но и только-то. Его хватало ровно настолько, чтоб народ не забывал, как выглядит лампочка Ильича.

Отто предложил сделать остановку и выступить.

— Ну, будет вам кино, — поспешил Димка обрадовать местных.

Парни переглянулись и велели ехать в сельсовет, где разыскать некоего Семеныча, без благословения которого в Полыньках ни одно дело не делается.

Сельсоветом называлась черная хибара под ржавой водокачкой. Семеныч, дед под семьдесят, заросший по глаза серой, мшистого оттенка бородой, сидел на крыльце и щурился на солнце. Рядом в тенечке тихо рукодельничали две молодки самого хиппового вида.

На переговоры пошел я.

После пары реплик о погоде произнес привычную рекламную речь, напирая на слова «совершенно бесплатно» и «ничего подобного вы еще не…»

Последняя моя фраза истаяла в воздухе, а дед все смотрел мимо куда-то в зенит. Я было подумал, что он глухой или, чего доброго, юродивый.

— Ну что, — напомнил о себе я. — Где велите сцену развернуть?

Семеныч медленно перевел на меня выцветшие глаза, такие же дымчато-мшистые, как и борода, и скрипуче произнес:

— Езжайте своей дорогой, ребята. Не надо нам вашего цирка.

Сказать, что я удивился, — ничего не сказать. В растерянности я поворотился к девчатам, но те смотрели столь же непреклонно, как и старик.