Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс - Грэм Грин

советовал сослаться на несуществующее письмо. «Судя по всему, вы не обратили внимания на мое письмо от 6 апреля 1963 г.», — строго писал он. Иной раз проходил целый месяц, прежде чем инспектор присылал письмо, где признавался, что не находит следов упомянутого письма. Мистер Поттифер посылал ему копию своего письма со ссылкой на несуществующее письмо, и опять инспектор не мог его найти. Если инспектор получил этот участок недавно, он возлагал вину на своего предшественника, и дело с концом; в ином случае после нескольких лет переписки с мистером Поттифером нервное расстройство инспектору было обеспечено. Мне думается, когда мистер Поттифер затевал всю эту историю с продлением своей жизни после смерти (объявления в газете, конечно, не давали, и похороны прошли незаметно), на уме у него была все та же тактика оттягивания времени. Он забыл принять в расчет, что доставляет этим неудобства своим клиентам, он думал лишь о том, чтобы насолить инспектору.

Тетушка Августа испустила глубокий вздох, который так же трудно поддавался истолкованию, как и письма Поттифера. Неясно — выражал ли вздох сожаление о кончине Поттифера или удовлетворение от того, что история, начатая на Морском вокзале в Булони, рассказана.

— А здесь, в благословенной стране Парагвай, — мистер Висконти словно подытожил рассказ, — нет подоходного налога и не нужны никакие отсрочки.

— Мистеру Поттиферу здесь не понравилось бы, — заметила тетушка Августа.

Поздно вечером, когда я совсем уже собирался лечь спать, она зашла ко мне в комнату и села на постель.

— Тут сейчас вполне уютно, тебе не кажется? — спросила она.

— Вполне.

Она сразу увидела свою карточку, вынутую из «Роб Роя», которую я заткнул за рамку зеркала. Спальня, где нет ни одной фотографии, свидетельствует о бессердечии ее обитателя — когда человек засыпает, он нуждается в присутствии родственных душ, которые окружали бы его, как, бывало, Матфей, Марк, Лука и Иоанн в детстве [148].

— Откуда она у тебя? — спросила тетушка.

— Я нашел ее в книге.

— Твой отец снимал.

— Я так и думал.

— То был на редкость счастливый день. В тот период счастливых дней было мало. Уж очень много было споров из-за твоего будущего.

— Моего будущего?

— А тебя еще и на свете не было. Сейчас мне опять очень хотелось бы знать, что же с тобой будет. Ты останешься с нами? Ты отвечаешь так уклончиво.

— О пароходе думать уже поздно.

— Пустая каюта всегда найдется.

— Не очень-то меня прельщает перспектива провести три дня с бедным Вордсвортом.

— Можно лететь самолетом…

— Вот именно, — заключил я, — так что, как видите, мне не надо решать прямо сейчас. Я могу лететь через неделю или через две. Поживем — увидим.

— Я всегда представляла, как придет день, и мы будем жить вместе.

— Всегда, тетя Августа? Мы с вами знакомы меньше года.

— А зачем, ты думаешь, я приехала на похороны?

— Все-таки умерла ваша сестра.

— Ах да, я и забыла.

— Так что подумать о дальнейшем время еще есть, — добавил я. — А вдруг вы и сами не захотите здесь остаться. Вы же такая любительница путешествий, тетя Августа.

— Нет, здесь конец моего пути. Вероятно, мои путешествия тоже были неким суррогатом. Ведь когда мистер Висконти был рядом, у меня не возникало желания путешествовать. А чем, собственно, тебя так притягивает Саутвуд?

Этот вопрос я задавал себе уже несколько дней и постарался ответить на него как мог убедительнее. Я говорил о моих георгинах, даже о майоре Чардже и его золотых рыбках. Пошел дождь, зашуршал по листьям деревьев; с тяжелым стуком упал на землю грейпфрут. Я говорил о последнем вечере с мисс Кин и о ее печальном, полном сомнений письме из Коффифонтейна. Даже адмирал прошествовал через мои воспоминания, раскрасневшийся от кьянти, в алой бумажной шляпе. На ступенях моего дома накапливались пакеты «ОМО». Я испытывал чувство облегчения, как больной от укола пентотала, и говорил все, что приходило в голову. Я говорил про «Петушка», про Питера и Нэнси в ресторане близ аббатства на углу Латимер-роуд, про колокола церкви св. Иоанна и доску в честь советника Трамбуля, патрона мрачного сиротского приюта. Я сидел на постели рядом с тетушкой, она обняла меня, а я пересказывал ей небогатую событиями историю моей жизни.

— Я был очень счастлив, — заключил я, словно жизнь моя нуждалась в оправдании.

— Да, милый, да, я знаю, — повторяла она.

Я рассказал, как был добр ко мне сэр Альфред Кин, про банк и про то, как сэр Альфред грозился перевести свой счет в другое место, если меня не оставят управляющим.

— Милый мой мальчик, — сказала она, — все это в прошлом. — И она погладила мне лоб своей старческой рукой, как будто я был школьник, сбежавший из школы, и она обещала мне, что больше я туда не вернусь, все мои неприятности кончились и я могу остаться дома.

Я прожил уже больше полувека, но тем не менее я прислонился головой к ее груди.

— Я был счастлив, — повторил я, — но как мне было скучно все это долгое время.

8

Я не мог и представить себе, что праздник приобретет такой размах: ведь накануне я застал тетушку одну в пустом, необставленном доме. Причиной этого, как мне казалось, могло быть только то, что среди сотни гостей не было ни одного друга дома в подлинном смысле этого слова, если, конечно, не считать другом О'Тула. Прибывали все новые и новые гости, и я не переставал удивляться, где их только раскопал в таком количестве мистер Висконти. Вдоль улицы выстроились ряды машин, в том числе две бронированные: начальник полиции, как было обещано, приехал сам и привез с собой очень толстую и уродливую жену и красавицу дочь по имени Камилла. Я увидел даже молодого полицейского, который меня арестовал в День независимости, — он дружески хлопнул меня по спине, желая показать, что он на меня зла не держит. (На моем ухе до сих пор белел кусочек пластыря там, куда он меня ударил в нашу предыдущую встречу.) Подозреваю, что мистер Висконти посетил бары всех гостиниц города и рекомендовал даже самым случайным знакомым привести с собой друзей. Прием должен был стать его апофеозом. После этого вечера уже никто не вспомнил бы того мистера Висконти, который лежал больной и нищий в убогой гостиничке около желтого вокзального здания в викторианском стиле.

Большие ворота, отчищенные от ржавчины, были распахнуты; люстры сверкали в зале, даже нежилые комнаты были освещены, а от дерева к дереву тянулись нити с цветными шариками;