Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

— Хорошо. Великолепно.

— В том, что про новую казарму, мы видим ребят из роты «А» на утренней поверке, бодрых и расторопных. «Маттингли!» — выкликает сержант. «Я!» — говорит Маттингли. «Морган!» — выкликает сержант. «Я!» — говорит Морган.

— Отличные ребята, пусть и малость дерганые. Отличные.

— В том, что про амфитеатр, восьмидневная сценическая постановка эккермановских «Разговоров с Гете».

— Что говорит Гете?

— Гете говорит: «Я посвятил всю свою жизнь людям и их улучшению».

— Гете так и сказал?

— И был процитирован в наипервокласснейшей кинопродукции Затона, возвышающей образ Затона в глазах всего мира.

— Круто, круто, как в гору.

— И есть документальный фильм о легендарных затонских гаражных распродажах, где в невзрачных, брошенных на пол мешках можно найти массивные серебряные тарелки.

— Люди вздыхают и напирают друг на друга, крепко сжимая свои серебряные тарелки. Только и остается, что позавидовать, позавидовать и сплюнуть.

— Сколько угодно жилья для приезжих, все затонские гостиницы пустуют.

— Надо взглянуть на бумаги, у меня там вроде еще остались какие-то армейские льготы.

— Затон — новый город, он и тебя может сделать новым.

— У меня не хватает духу.

— Я могу забронировать места на самолете или на поезде, цены на все билеты снижены.

— Люди вздыхают и напирают друг на друга, крепко сжимая свои серебряные тарелки.

— Так ты хочешь так и сидеть здесь? Сидеть здесь и быть самим собой?

— Зайти в обувную лавку, купить ботинки.

— Ежевика, лютики и красный клевер. Музыка последнего времени кажется мне потрясающей, хотя в целом я не слишком жалую новое qua новое. Но новая музыка! Она завоевала пристальнейшее внимание нашей группы.

— Мамка не разрешала играть здесь на кларнете. К величайшему.

— Мамка.

— Мамка не разрешала играть здесь на кларнете. Тоска, да и только.

— Мамка была продвинутая.

— Мамка была очень продвинутая.

— Сидела там, разрешая и не разрешая. В своей старой качалке.

— Разрешая то, не разрешая се.

— Не разрешала гобой.

— Не разрешала электроскрипку. Вайбы[63].

— Перекатится через пальцы твоей ноги и раздавит их к такой-то матери, потом десять раз подумаешь, прежде чем возникать, когда она разрешает-не разрешает.

— Точно. Ведь у кого вся капуста? У нее.

— Верно.

— Нужно тебе малость капусты, ну там купить комикс или что, приходилось идти к Мамке.

— Иногда да, иногда нет. В зависимости, какого цвета у нее настроение.

— Лиловое. Золотистое. Синее.

— Вот лиловое и привело ее тот раз за решетку.

— Ношение оружия. Тут не отвертишься.

— Выходила в город со стволом калибра 0.357 днем и 0.22 вечером. Тут не отвертишься.

— Мамка никому не давала себя переубедить. Никому.

— Она, считай, что и не слушала. Ей было начхать.

— А я думал, что не начхать. Бывали такие моменты.

— Ей всегда было начхать. Начхать с высокой колокольни.

— Ты хоть плачь, а ей все по фигу.

— Я и это пробовал, как-то раз. Плакал и плакал. И хрен ли толку?

— Все мимо, словно она погружена в элевсинские мистерии или искусство любви.

— Плакал, что чуть глаза не повыпадали. Простыня хоть выжимай.

— Мамку было не склонить. Несклоняемая.

— Как градус в термостате.

— У нее много было на уме. Заклинания. Ну и конечно Папаша.

— Давай не будем сегодня о Папаше.

— Да, помню, как Мамка наматывала нам нервы на барабан своими отпадными контрольными.

— Мог ли Христос выполнить свою задачу искупления, приди Он в мир в форме фасолины? Вот такие вот шуточки, хоть стой, хоть падай.

— А потом она ставила отметку.

— Я получил «С», как-то раз.

— Она покрасила мне бороду в синий цвет, накануне моей седьмой свадьбы. Я спал на открытой веранде.

— Да, уж она-то все прокомментирует, Мамка. За ней не заржавеет.

— Достала меня эта старуха, в конец достала. Толпы иступленной публики, ошиваются тут все время, лупят в сковороды и кастрюли, в крышки от мусорных бачков…

— Пытаясь разжиться билетиком на мистерии.

— Нужно тебе малость капусты, ну там в бардак сходить или я знаю что, ты, значит, должен сказать, Мамка, а можно мне малость капусты, чтобы сходить в бардак?

— А сколько раз она бывала щедрой — тихо, стараясь, чтобы никто не заметил.

— Дает тебе восемь, а сама знает, что это десять.

— У нее бывали хорошие дни и бывали плохие дни. Как у большинства.

— Как-то ранним вечером, совершая дальнюю прогулку, я заметил в оголенных, побуревших сжатых полях направо от себя и налево от себя следующие предметы для интереса: в поле направо от себя — парочку, совокуплявшуюся в тени автомобиля, темно-бежевого «студебекера», насколько я помню, вещь, которую прежде мне случалось видеть только на старых, тонированных в сепию фотографиях, снятых с воздуха игривыми пилотами-циркачами, способными летать, управляя самолетом при помощи коленей, я не знаю, насколько это трудно…

— А в поле налево от тебя?

— Мамка качалась.

— Она притащила свою старую качалку на собственном горбу, в такую даль. В лиловом настроении.

— Я приподнял шляпу. Она не ответила на мое приветствие.

— Она предавалась раздумьям. «Скорбь богини Деметры о смертности всех ее чад».

— Назвала мое исследование тошнотворным. Вот так прямо и сказала, дословно. И еще повторила.

— Я сказал себе, да кой хрен, ведь мне все это глубоко по барабану.

— Эта птица, которая упала на заднем дворе?

— Южный газон.

— Задний двор. Я хотел дать ей «Фрито».

— Ну и?

— Думал, может она голодная. Она же, зараза, летать не могла. Хряпнулась. Не могла летать. И я, значит, пошел в дом за «Фрито». Ну и, значит, пытался накормить ее «Фрито». Держал эту чертову птицу в одной руке, а в другой, значит, «Фрито».

— Она увидела и задала тебе вздрючку.

— Так и было.

— Она выдала тебе эту мутотень про «птичка наш пернатый друг, мы никогда не трогаем птичку, потому что птичке больно».

— Так и было.

— А потом она ее выкинула, птицу.

— В канаву.

— Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.

— Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.

— Вот так они и говорят. «Порядок».

— Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».

— Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.

— Мамка разрешала лютню.

— Да. Она торчала на лютне.

— Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.

— А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.

— Лаймовый «Рики».

— «Орандж Блоссомс».

— «Роб Рой».

— «Куба Либре».

— «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?

— Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.

— Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

— В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что я не совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…

— Ах, моншер, какой же ты чудесный парень.

— …Но в целом, говорит монстр, я чувствую себя чудесно. Затем он говорит, верни мне кукурузные хлопья. Ты дал эти кукурузные хлопья мне, говорю я, это мои кукурузные хлопья. Верни мне кукурузные хлопья, говорит он, а то я располосую тебя когтями. Да не могу я, говорю я, ты же дал их мне, и я их уже съел. Да брось ты, мужик, говорит он, верни мне кукурузные хлопья, а ты намазал их сперва маслом? Да брось ты, мужик, говорю я, подумай здраво, ну кто же это мажет кукурузные хлопья маслом…

— И как это кончается?

— Это никак не кончается.

— Помощь ожидается?

— Я позвонил по этому номеру, а они сказали, что тяжкие испытания — знак любви Господней.

— Так в чем же опора?

— В новой музыке.

— Да, не так-то часто услышишь Un Coup de Des[64] в ритме польки. Это закаляет.

— В новой музыке нет барабанов, это очень смело. Чтобы компенсировать отсутствие барабанов, музыканты еженощно молятся Пресвятой Деве, коленопреклоняясь в светотканых ризах на сыром полу часовен, предусмотренных для этой цели в дальних коридорах всех больших арен…

— Мамка бы такого не разрешила.

— Как и многого другого. Мамка не разрешала Патрицию.

— Помню. Ты ее видишь?

— Иногда. Видел в субботу. Я обнял ее, и ее тело подпрыгнуло. Это было странно.