Рыжий дьявол - Михаил Демин

— Это верно, — сказал я. — Но куда же денешься? Возвращаться все равно придется.

— А зачем? Хочешь, я договорюсь с заведующей, будешь тут вроде ночного сторожа. И сейчас ты тоже оставайся! Только не забудь запереть за мною дверь.

— А ты разве уже уходишь?

— Надо, миленький. Я дома наврала, сказала, что в столовой генеральная уборка. Что я вернусь нынче поздно… Но теперь уже два часа, пора!

— Ну, так и я пойду, — сказал я, натягивая сапоги. — Какой смысл прятаться? Если уж меня захотят найти, найдут все равно. Ты была права: тут все, как на ладони… Енисейск — не Москва!

* * *

Я проводил Верочку до калитки ее дома, и она шепнула на прощанье:

— Будь осторожен.

— Пустяки, — отмахнулся я, — не беспокойся!

Я сказал это небрежно, с улыбочкой, всем своим видом показывая, что опасность меня не очень-то волнует. Но когда я остался один и пошагал к себе, то сразу же почувствовал себя неуютно…

Город спал. И он казался безжизненным, вымершим. Уличные фонари стояли здесь только в центре, а на окраинах все было залито беспросветной мглою. Лето уже переломилось, и ночи теперь были холодны и темны. И я брел, погруженный во мглу, словно в черную воду.

И было до жути тихо! В глухой этот поздний час молчали даже дворовые псы. Только гудел ветер над крышей — в проводах. И тягучий тихий вой его нагонял неизъяснимую тоску.

„Час быка, — думал я, невольно ускоряя шаги, — час ночных демонов! Самая жуткая пора, особенно для одинокого путника".

Последнюю часть пути я почти бежал. И в то же время напряженно вслушивался, ждал, не раздастся ли во тьме сторонний шорох, не возникнут ли чужие, догоняющие шаги…

И хотя я добрался до дому благополучно, без приключений, я долго еще не мог успокоиться.

А когда отдышался немного, вдруг ощутил, услышал глубинный внутренний голос. Он возникал порою и всегда говорил неприятности.

„А зачем? — спросил голос. — Зачем ты влез в эту историю? Кто тебе Семен? Не брат и даже не друг. Так, случайный знакомый… Стоило ли из-за него лишаться покоя, рисковать головой? Ведь речь идет о твоей голове, не о его… Он-то не дурак, он успел сбежать, а ты теперь должен расплачиваться".

„Но речь идет не только о Семене, — возразил я растерянно, — не о нем одном. Я защитил его так же точно, как защитил бы и себя. У нас схожая судьба. И я не могу примириться с несправедливостью! Слишком много на свете зла…"

„Так ты, бедняга, хочешь бороться со злом? Но это же глупость! Зло всесильно и неистребимо. Зачем спешить? Подожди, поживи спокойно, ты еще успеешь с ним побороться. На твой век его хватит… И его не надо будет искать, оно само тебя найдет".

„Но что же мне делать сейчас? Рассуждать поздно. Оно уже нашло меня, оно — за порогом".

„Ну так прежде всего позаботься о дверных запорах!"

Я тщательно закрыл наружную дверь. Проверил, хорошо ли притворены ставни. Затем раскупорил бутылку с вишневой наливкой, приготовленную когда-то для Верочки, и залпом, подряд, выпил два налитых до краев стакана.

Напиток был приторный, отвратный, но, к счастью, имел градусы… Он оглушил меня на какое-то время и слегка утишил мечущееся сердце.

Не раздеваясь, я лег на кровать. Вытянулся с папироской в зубах. И постепенно сквозь алкогольную муть стали в моем сознании выпеваться, складываться еще неясные стихотворные строки.

Впервые в жизни я сочинял стихи о страхе!Ты знаешь страх? Ты знаешь страх?Ты знаешь, что такое страх, —Когда мрачны и долги ночи,И ветра вой — как песня волчья…Он бродит, страх, в глуши урочищ,Живет в погаснувших кострах.Таится в шорохе ветвей.Из тьмы протягивает лапы…

НОЧНЫЕ ПРОГУЛКИ

Прошло три недели. И все это время я находился в ужасном напряжении, жил как бы под гнетом. Под гнетом страха… Днем, в суете, напряжение слегка ослабевало. Но вечерами, во тьме, в часы ночных одиноких раздумий страх оживал во мне, крепнул и ледяными пальцами стискивал сердце.

Я понимал, что я приговорен. И мне было хорошо известно, сколь страшна и неотвратима месть бандитской кодлы.

А ведь я был в Енисейске один! Без надежных друзей. Если не считать, конечно, Верочки. Но что она могла? Только иногда пригреть меня и по-женски утешить. Мне не на кого было здесь опереться, не к кому было обратиться за помощью. И это ощущение полнейшей беззащитности еще более усиливало мое смятение.

На всякий случай я прекратил пока поездки по дальним таежным приискам, ибо в глуши, на диких лесных перепутьях, расправиться со мною было легче всего.

В самом же Енисейске ситуация складывалась несколько иная, более благоприятная для меня. Я знал: кодла хитра, многоопытна и лукава, и она постарается обойтись без лишнего шума. Поэтому днем, на людях меня вряд ли тронут… Нападения следует ожидать только в темную пору, в поздние часы, скорее всего, по дороге к дому.

Вот тогда-то опасность может подстеречь меня всюду — на каждом шагу, за любым поворотом!

Несколько раз я ночевал в редакции под предлогом срочной работы. Время от времени проводил ночи с Верочкой все в той же чайной. Будучи дважды приглашенным к Афоне в гости, специально напивался там и оставался до утра… Но, в конце концов, не мог же я вечно скитаться по чужим квартирам! Несмотря на всю свою изворотливость, нередко я все же оказывался в полном одиночестве. И бывал тогда вынужден отправляться домой. И эти ночные прогулки по пустынному городу являлись самым тяжким для меня испытанием.

* * *

Во время одной из таких прогулок я внезапно встретился с Клавой.

Случилось это так. Поужинав у Верочки, я вышел из чайной, медленно закурил. Постоял в задумчивости. И пошагал к себе… И вот когда я свернул за угол, передо мной вдруг возникла женщина. Я сразу узнал Клаву. И почему-то мне показалось, что она уже давно здесь стоит.

— Здравствуй, — сказала она, — ты еще жив?

— А что? — я даже вздрогнул от этих ее слов. — У тебя разве были какие-то сомнения на этот счет?

— Ну как же, — сказала она, усмехаясь. — Ты ведь пообещал прийти и пропал. Я ждала, ждала. Ну и подумала было: может, с тобой что-нибудь стряслось… Может, тебя уже и вовсе нет.

— Что же со мной может стрястись? — пожал я плечами. — Я — вот он. Все в порядочке.

— Тогда почему же не приходишь?

— Да все как-то не соберусь. Дела, понимаешь ли, хлопоты.

— Это какие же хлопоты?

— Всякие. А ты, значит, ждешь?

— Конечно!

Разговор этот происходил на границе света и тени — у последнего фонаря. Дальше шла уже темная улица. Ни единого огонька, ни единого проблеска не видать было там. Казалось, улица падает в бездонную тьму, и это был как бы провал в преисподнюю…