Жизнь моя - Мишель Пейвер

ум и оригинальный образ мыслей — когда осмеливался его выразить. Фабий, со своей стороны, был слишком мягкосердечен для солдата. У него был острый глаз, чтобы увидеть поэзию войны, но недостаточно крепкий желудок, чтобы переварить ее механику. И как вождь он был безнадежен.

Парня доставили час назад, поймав «на горячем», как радостно сообщил Акилиан, — в тот момент, когда он посылал записку своей невестке в город. Он пытался обернуть ее вокруг рогатки. Старый трюк из книг.

Возможно, подумал Кассий, недостаток оригинальности привел его в такое же бешенство, как и измена.

— Во имя Гадеса, ты думал, это игра? — ревел он, когда парня доставили к нему. — Разрушить свою карьеру? Подвергнуть опасности свою жизнь? Да, жизнь, идиот ты эдакий! Будь я Октавианом, сейчас ты был бы уже пищей для ворон.

Он был преднамеренно груб, задевая чувства молодого человека, чтобы вбить ему немного здравого смысла. Но это не помогало.

Фабий поднял голову и послал ему гордый нераскаянный взгляд, как спартанский герой, взирающий на персов. Возможно, он позаимствовал это из какой-нибудь пьесы.

— Извини, генерал, но у меня не было выбора. Она сестра моей жены.

— Что это за извинение?

— Прости меня, генерал, но думаю, что достаточное.

— Ах, правда? — Кассий язвительно посмотрел на мальчика.

— Если бы у тебя когда-нибудь была жена, — пробормотал Фабий, опустив глаза, — ты бы понял.

Это отрезвило Кассия. Вряд ли он мог отчитывать мальчика за дерзость, когда сам поощрял адъютантов высказывать свое мнение. Но это привело его в шок. Так вот каким они видят его! Древний старый генерал, у которого никогда не было времени на женщин.

— Я думаю о ваших женах и детях, — прорычал он. — Вы, кажется, не понимаете, но отношения стали жестче с началом осады. Это идиотство могло бы убить тебя.

К счастью для Фабия, Октавиан был в отлучке — в Сполетуме, где вопрошал оракула, так что он легко отделался. Именно поэтому Акилиан высунул нос.

Кассий искоса посмотрел на него.

— Думаешь, я был слишком мягок с ним?

— Не мое дело обсуждать, генерал, — последовал решительный ответ.

— А если я тебе прикажу? — парировал Кассий.

Упрямое молчание.

— Это была всего лишь записка, Марк. Не пакет с едой, не оружие, и уж тем более не план побега. Записка. Побуждающая его бедную глупую невестку совершить благородное дело и перерезать себе глотку, пока мы не сделали это за нее. Немного жестоко видеть в этом предательство, ты не находишь?

Длинный острый нос адъютанта покраснел на конце.

— Извини, генерал, но ты приказал мне высказать свое мнение, а оно будет таковым: я не могу согласиться.

Кассий сделал глубокий вдох.

Было утро. Солнце уже давно прогнало туман, и в тысяче футов над лагерем стены осажденного города отливали приятной персиковой терракотой. Угрюмые камни Этрусских ворот выглядели почти мирно.

— Скажи мне, — задумчиво произнес Кассий, когда они протоптали снег к его палатке. — Наша задача здесь не кажется ли тебе иногда странной?

Плечи Акилиана опустились.

Кассий снова спрятал улыбку. Его адъютант ненавидел, когда он начинал рассуждать. Это заставляло его беспокоиться. Казалось, парень не понимает, что Кассий делает это лишь для удовольствия. Чтобы разогнать скуку пяти месяцев осады.

— Нет, генерал, — строго ответил Акилиан, — нисколько.

— Я имею в виду, — продолжил Кассий, углубляясь в тему, — что мы, два провинциала, поддерживаем наследника Цезаря, величайшего патриция из всех, тем, что сидим на заднице, ожидая, пока враждебная партия умрет с голоду.

Упорное молчание. Наконец Акилиан произнес:

— Хотя я задаюсь вопросом об исходе…

— Ммм?

Он выглядел неуверенным:

— Я имею в виду, что случится, когда все это будет позади. Не с Перузией… Со… всем.

Кассий смотрел на обреченный город. Завеса облаков заслонила солнце, и Этрусские ворота потеряли свое розоватое свечение. Теперь это был просто огромный угрюмый каменный блок с горсткой умирающих людей внутри.

— Одно знаю наверняка, — пробормотал он. — Когда все это будет позади, у нас больше не будет Республики. — Он на мгновение задумался. — Может быть, будет Империя. Что-то в этом роде.

У его палатки дежурный сержант вложил ему в руку письмо.

— Прибыло сегодня рано утром, генерал. Из города.

— Из города? — Кассий помрачнел. — Мы ждем сообщения от одного из своих агентов?

— Не знаю, господин, — ответил сержант.

Кассий перевернул письмо чтобы рассмотреть печать.

Звуки лагеря внезапно смолкли.

Снег под ногами качнулся ему навстречу.

Это была ее печать…

Нет. Не может быть.

Ее не могло здесь быть.

В этом обреченном городе, который он разрушит до основания.

Неужели ее муж настолько глуп? Нет, у него должно было хватить ума держаться подальше отсюда. Пристать как банный лист к ее брату, этому непотопляемому пройдохе, который невредимым прошел сквозь все перипетии гражданской войны.

Он понял, что Акилиан и сержант с любопытством смотрят на него. Тогда он свернул письмо так, чтобы они не могли увидеть печать, и спросил сержанта, не знает ли он, кто доставил письмо.

— Офицер из другой части, — ответил сержант. — А может быть, шпион. — Он не был уверен.

— Задержите его, — приказал Кассий и откинул полог своей палатки.

— Генерал, — подал голос Акилиан, собираясь последовать за ним, — я подумал, что сейчас самое время пройтись по спискам…

— Позже, — ответил Кассий. — Меня не беспокоить. Ни по какому поводу.

— Но, господин…

— Позже, — отрезал он и вошел внутрь.

Она в городе, думал он с недоверием. Перед тем как выйти, Фенио поставил жаровню, и Кассий мог чувствовать стойкий жар на лице, но это не приносило ему тепла. Ему было холодно, так холодно…

У него мелькнула мысль, как она там умудряется согреться. Идиотская мысль… Никто не может согреться в осаде, в разгар зимы. Он знал, поскольку и сам был в такой передряге. Он вспоминал холод, который иссушал стены и делал мысли густыми, как замерзающая вода. И голод — жестокую разъедающую боль в животе.

Нет, о чем только думал ее муж, втягивая ее в такой кошмар? Лучше бы она была мертва.

Письмо лежало на столе, рядом с кубком, наполненным финиками. Он не мог набраться мужества, чтобы вскрыть его, и повернул его другой стороной, не желая видеть печати. Эта печать несла слишком много воспоминаний. Образов, которые, как он надеялся, давно канули в Лету.

Гадес с ней…

И проклятье ее супругу — за то, что втянул ее в это!

Люций Корнелий Вер. Последний раз он видел этого человека в ночь ее свадьбы. Он наблюдал, пьяный и неузнанный в охрипшей толпе гостей, как свадебная процессия двигалась к дому Корнелия.

Это было большое, эффектное мероприятие. Все,