Башня континуума - Александра Седых

Заслуги Холлиса перед Империей были неоспоримы. Он был абсолютно предан и абсолютно безжалостен. Человеческая жизнь не стоила для него ничего, если речь заходила об интересах государства. Любая жизнь. Включая и жизнь благого Василевса, которому Холлис доселе истово и благородно служил.

Государь это понимал. Не мог не понимать. Но, покуда польза от Холлиса превышала потенциальный вред, который он мог нанести, государь предпочитал держать его рядом. И закрывать глаза на ужасное недомогание Холлиса, весьма распространенную болезнь сотрудников Гетто — неизлечимую услад-плюсовую зависимость.

Страдая от своего пагубного пристрастия, Холлис был вынужден трижды в день впрыскивать себе дозу очищенного услада-плюс. Одной дозы хватило бы, чтобы убить на месте двух взрослых, здоровых мужчин. Одновременно Холлису требовалось принимать уйму препаратов, нейтрализующих действие услада, который являлся не просто наркотиком, а еще и сильнейшим мутагеном.

Из-за многолетнего употребления разнообразной химии Холлис совершенно облысел, пожелтел и пожух, а скверно пошитый серый костюм болтался на нем, будто на пленнике концлагеря. Глаза его давным-давно утратили прежний блекло-голубой цвет и светились изнутри фосфоресцирующим ярко-желтым светом, тогда как белки почернели. Его ногти, зубы и слизистые оболочки ротовой полости тоже ярко светились и фосфоресцировали. Он походил на мертвеца, поднятого из могилы ритуалом вуду.

— Доброе утро, государь, — поздоровался он, стоя очень прямо и не думая кланяться.

— Сядьте, Холлис, — ответил Император, прикрыв глаза ладонью, — и не смотрите на меня. Вы меня пугаете.

Холлис без тени обиды кивнул, сел, но чай пить не стал, а попросил стакан обычного кипятка. Залпом проглотив дымящийся кипяток, он откусил с края стакана и с леденящим хрустом принялся жевать толстое стекло. Ричард весь передернулся и едва не поперхнулся жареной колбасой, которую уплетал за обе щеки.

— Господин Холлис, вы порежетесь.

— А? Не беспокойтесь, лорд Торнтон. Из-за всех этих химикалий мои раны заживают чрезвычайно быстро. И я совершенно не чувствую боли. Не обращайте внимания. Каких-то веществ не хватает в организме. Витаминов или минералов, возможно.

Ричард никак не мог угомониться. Теперь его испытующий взор упал на Верховного Канцлера Милбэнка.

— Что вы делаете? — рыкнул Торнтон, заставив подпрыгнуть на столе чашки и блюдца.

— Не пойму, о чем вы…

— О том, что вы сидите здесь и прямо на глазах у государя воруете серебряные ложки!

— Вы спятили! — возопил вороватый Верховный Канцлер.

Ричард на дух не переносил Милбэнка, этого дешевого выскочку и нувориша, и не видел смысла таить своих чувств к нему. Что, как считал Кит, было не слишком осмотрительно, учитывая, что Милбэнк все же занимал высочайший пост Верховного Канцлера.

— Я что, должен подойти и вытрясти ложки из ваших карманов? Вы ведь знаете меня, я подойду и вытрясу! Положите на место! Немедленно! — рявкнул Ричард.

Милбэнк перекосился, но достал из кармана пиджака две ложки и отчего-то перечницу, и нехотя поставил на место. Теперь порядок был восстановлен, и завтрак плавно перетек в серьезное совещание. К несказанному ужасу Кита, предметом совещания оказалась ситуация на Дезерет. Их сиятельной милости до последнего момента не хотелось верить, что все это имеет к нему какое-то отношение, пока Император открытым текстом, прямо и спокойно не заявил, что «Ланкастер Индастриз» следует закрыть свое представительство на Дезерет и все свои имеющиеся предприятия там. Особенно это касается заводского комплекса в столице Дезерет, городе Дис.

— Что? — переспросил Кит.

Император повторил.

— Как? — переспросил Кит.

Государь поморщился.

— Князь, — проговорил на уни-глаголице, — дражайший Никита Геннадьевич, у вас проблемы со слухом? Вам, быть может, нездоровится сегодня?

— Нет, я абсолютно здоров, благодарю.

— Тогда что именно вам непонятно. Высказывайтесь без стеснения, прошу.

— Нет, мне все понятно, но… я никак не в силах выполнить вашу просьбу, государь.

— Почему, — спросил Константин коротко и чрезвычайно раздраженно.

— Потому что мы вложили невероятное количество средств, времени и сил, чтобы поддержать заводской комплекс Диса на плаву. И я в принципе не понимаю, каким образом ситуация на Дезерет пойдет на лад, если лишатся работы и будут обречены на голодную смерть тысячи невинных жертв этого ужасного конфликта, а также их семьи, жены и дети.

Здоровая половина лица монарха озарилась странной улыбкой, тогда как левая осталась неподвижна, будто гипсовая маска смерти.

— Ох, голубчик. Да вы серьезно.

— Да! Серьезно! Сколько можно! Это выше человеческих сил! Вы у меня в печенках сидите! Сволочи! Смерть диктатуре! — крикнул Кит.

Да бросьте. Ничего подобного он не крикнул. А молча стиснул зубы и стал ждать, что из этого получится. Молчание, впрочем, ничем не помогло.

— Позвольте, я объясню лорду Ланкастеру ситуацию, — вызвался Холлис, будто примерный школьник на уроке.

— Прошу, — проговорил государь очень устало.

Угольно-черным языком Холлис слизнул с верхней губы крохотный осколок стекла.

— Так вот, лорд Ланкастер. Все просто. Вы поедете на Дезерет и закроете завод. Когда жены и дети повстанцев начнут умирать с голоду, те живо разберутся, кто им настоящий враг, выкурят Сэйнта с приспешниками из подземных бункеров и преподнесут его голову нам на серебряном блюде, запеченную с яблоками. Я правильно излагаю, господин Милбэнк?

Верховный Канцлер все еще сидел пунцовый после недавно пережитого позора, что не помешало ему немедля вляпаться в новый позор.

— Лорд Ланкастер, станете ли вы сговорчивей, если я напомню вам, что ваши так называемые мирные рабочие — тайные, а то и явные пособники крупномасштабного мятежа против Империи и Святой Единой Церкви? Мирные рабочие — говорите вы? Понимаете ли вы, что ваши мирные рабочие в наших военных сводках проходят пособниками повстанцев?

Кит поглядел на главу Священного Трибунала Райта, перебирающего четки. Вид у архиепископа был постный, как у пятничной говядины.

— Милорд, к моему вящему сожалению, мы вынуждены прибегнуть к столь трагическим, но необходимым мерам. И молиться, что экономические санкции сделают работу, которая оказалась не по зубам ни нашим войскам, ни кое-каким бездарным политикам. Я, разумеется, не имею в виду никого из присутствующих. Надеюсь на вашу отзывчивость и понимание.

Ни с того, ни с сего, то есть без всяких веских причин Кит вдруг обнаружил, что государь смотрит на него очень ласково, будто забыв об их недавнем споре.

— Чуть не запамятовал спросить, князь, как поживает ваша матушка, Елена Алексеевна.

Кит ощутил, как кровь стынет в жилах. Еще бы. Бедная матушка ушла в иной, лучший мир шестнадцать лет тому назад.

— Моя матушка… она…

— В чем дело? Ей нездоровится? — проговорил государь, впадая в ужасную тревогу. — Как же так? Мы виделись два дня тому назад, и выглядела она такой цветущей…

— Видите ли, государь… простите… но матушка моя скончалась, — промямлил Кит, не глядя по сторонам.

Константин страшно переменился в лице.

— Как — скончалась? Когда? Почему не доложили? Почему вы мне ничего не доложили? — обрушился он на Холлиса, стянул с царственной руки перчатку, и этой перчаткой начал наотмашь лупцевать директора Отдела по узкому, как у хоря, изжелта-бледному лицу.

Холлис не без труда пережил незаслуженную экзекуцию. Собственное моральное и физическое благополучие мало тревожило его, но он не мог не понимать, что немощный, страдающий монарх представляет угрозу государству, мало того, является игрушкой в чьих-то недобрых руках.

— Позвольте высказаться, государь…

— Не позволю! Вы, чудовище! Вы все здесь чудовища… желаете мне смерти и погибели…

— И все же, я выскажусь, — проговорил Холлис вежливо, но настойчиво. — Вы все еще нездоровы, Ваше Величество, и я полагаю, вам следует больше заботиться о себе и отдыхать. Для всего остального у вас имеются преданнейшие служащие, то есть мы. Что до лорда Ланкастера, осмелюсь напомнить, его матушка скончалась шестнадцать лет тому назад.

Повисло долгое ужасное молчание, и было слышно лишь, как Император, давясь дикой яростью, скрежещет зубами. Константин всегда отличался редкой собранностью и работоспособностью, и держал в уме каждую мелочь, затрагивающую судьбы поданных его величайшего государства. Обрушившаяся на него немощь не просто угнетала государя, но вызывала у него припадки лютой злобы, которую он, зачастую несправедливо, вымещал на несчастных приближенных. На всех, кроме Верховного Канцлера Милбэнка. Бывший мелкий лавочник очень быстро нашел самый кратчайший путь к сердцу государя. А именно: никогда и ни в чем монарху не перечить, всегда кивать и поддакивать. Подобная незамысловатая тактика быстро привела к блестящим результатам: Император правил Империей, а Императором управлял бывший торговец колбасами и требухой, ныне Верховный Канцлер — Милбэнк.