Избранное - Эдвард Форстер

— Все хорошо, Морис? — в ответ на его вздох. — Тебе удобно? Не убирай голову с моей груди, тебе же нравится. Вот так, и ни о чем не тревожься. Ты же со мной. Вот и не тревожься.

Да, ему повезло, сомнений нет. Скаддер — явно человек искренний и добрый. Быть с ним — одно удовольствие, он настоящее сокровище, прелесть, находка, каких одна на тысячу, вожделенная мечта. Но как у него со смелостью?

— Чудесно, что мы с тобой вот так… — Губы настолько близко, что слова едва произносились. — Как в сказке… Ведь когда я тебя первый раз увидел, так и подумал: «Вот бы с ним…», да, честно, прямо так: «Вот бы мне с ним…» И сбылось.

— Да, поэтому мы будем сражаться.

— Зачем? — в голосе послышалось раздражение. — Хватит, посражались.

— Против нас — целый мир. Нам надо собраться с мыслями и продумать будущее, пока не поздно.

— Зачем ты сейчас с этим? Взял и все испортил.

— Потому что надо поговорить. Такое нельзя пускать на самотек, иначе нам же с тобой будет худо, как было в Пендже.

Внезапно шершавой, загрубевшей на солнце тыльной стороной ладони Алек поскреб Мориса по спине.

— Что, кусается? То-то. Так что насчет посражаться я готов. — Он хотел скрыть недовольство, потому и дурачился и даже слегка переусердствовал — поцарапал Мориса. — Не напоминай мне про Пендж, — продолжал он. — О-о! Тьфу! В этом Пендже я всегда был слугой: Скаддер, сделай то, Скаддер, сделай это. А знаешь, что мне как-то раз сказала старая хозяйка? Вот что: «Будь так любезен, голубчик, отправь для меня это письмо, запамятовала, как там тебя?» Как там тебя! Полгода я каждый Божий день подхожу к этому чертову крыльцу, чтобы выслушать распоряжения Клайва, а его мамочка не знает, как меня зовут. Ну не стерва ли? Я ей говорю: «А тебя как? Старая жопа, вот как». Ей-Богу, так и хотел сказать. Жалко, что не сказал. Морис, ты даже представить не можешь, как они со слугами разговаривают. Прямо в голове не укладывается. Этот Арчи Лондон, с которым ты якшаешься, ничуть не лучше, и сам ты такой же, да — такой же. «Эй, человек», и все такое. Между прочим, еще чуть-чуть — и не видать бы тебе меня. Думаешь, я как заяц поскакал по лестнице, когда ты меня позвал? Дудки, я еще помозговал: небось не шибко я ему нужен. А уж когда ты в сарае не объявился, как я велел, тут я совсем взбеленился! Это уж слишком! Ну, думаю, ладно, поглядим. А сарай для лодок — это место всегда мне было по нраву. Бывало, пойду туда, сяду покурить, это когда тебя и в помине не было, дверь отопру… ключ-то у меня, кстати, и сейчас с собой… сидишь, смотришь на пруд, вода как зеркало, потом рыбешка выпрыгнет, а у меня для нее уже и сеть готова.

Выболтавшись, он смолк. Поначалу это был разбитной весельчак, отчасти даже сплетник, но постепенно голос его увял и опечалился, словно на поверхности водной глади возникла сама истина, и истина эта была безрадостной.

— Мы в этом сарае еще встретимся, — пообещал Морис.

— Нет, не встретимся. — Он отпихнул Мориса, но тут же вцепился в его одежду, притянул к себе, притянул яростно и обнял так, словно наступал конец света. — Но ты все равно запомнишь. — Отпустив Мориса, он стоял в серой пелене, не поднимая глаз, руки бессильно висели вдоль тела. Словно хотел запомниться именно таким. — Я ведь вполне мог тебя убить.

— Или я тебя.

— Куда подевалась моя одежда? — Казалось, он только что очнулся. — Уже поздно. У меня даже бритвы нет, я же не собирался на ночь оставаться… Надо бегом на поезд — если опоздаю, Фред может что-то заподозрить.

— Пусть.

— Господи, представляешь, увидел бы нас с тобой Фред.

— Не видит же.

— А если бы увидел… слушай, завтра уже четверг, в пятницу надо паковать чемоданы, в субботу «Норманния» отчаливает из Саутгемптона — и прощай, старая, добрая Англия!

— То есть мы с тобой больше не увидимся?

— Точно… Не увидимся.

А дождь все не унимался! После вчерашней водной феерии — вымокшее утро, вымокло все: крыши, Британский музей, дом, лужайка перед домом. Сохраняя спокойствие и тщательно подбирая слова, Морис сказал:

— Про это я и хотел поговорить. Давай сделаем так, чтобы мы могли встречаться.

— Но как?

— Почему бы тебе не остаться в Англии?

Алек резко вскинул голову, в глазах отпечатался ужас. Наполовину обнаженный, он и на человека походил только наполовину.

— Остаться? — рявкнул он. — Чтобы корабль уплыл без меня? Ты спятил! В жизни не слышал, чтобы такую чушь предлагали. Опять понукать меня вздумал?

— То, что мы встретились, — это один шанс из тысячи. Ни у тебя, ни у меня второго такого шанса не будет, сам знаешь. Оставайся. Мы же любим друг друга.

— Что ж теперь, в придурка из-за этого превратиться? Оставайся — а как? Где? Что скажет твоя матушка, если меня увидит? Ведь кто я в ее глазах? Неотесанный мужлан!

— Она никогда тебя не увидит. Я буду жить не дома.

— Где же тогда?

— С тобой.

— Ах, со мной? Нет, спасибо. Таких, как ты, мои обходят за милю, и я их понимаю. А как, скажи на милость, ты будешь управляться со своей работой?

— Побоку ее.

— Работу в Лондоне, которая дает тебе деньги и положение в обществе, — побоку? Так не бывает.

— Бывает, если по-настоящему захотеть, — мягко возразил Морис. — Главное — понять, чего ты хочешь, тогда возможно все. — Он посмотрел на сероватую дымку, уже разбавленную желтизной. Ничто в этом разговоре его не удивляло. Вот только чем он закончится… это невозможно предсказать. — Я буду работать вместе с тобой, — выложил он очередную карту, потому что время для нее приспело.

— Что за работа? Где?

— Найдем.

— Пока найдем, умрем с голоду.

— Нет. Пока будем что-то подыскивать, денег хватит. Я не дурак, ты тоже. С голоду не умрем. Ночью, пока ты спал, я уже это обдумал.

Наступила пауза. Потом, уже не так воинственно, Алек продолжил:

— Ничего не выйдет, Морис. Для нас обоих это погибель. Неужто сам не видишь?

— Не знаю. Может, так. Может, и нет. «Классовые различия», да? Не знаю. Знаю только, чем займемся сегодня. Снимаемся отсюда, завтракаем в приличном месте, потом едем в Пендж или куда скажешь и встретимся с твоим Фредом. Ты ему говоришь, что передумал, эмигрировать не будешь, а будешь работать у мистера Холла. Я поеду к нему с тобой. Ничего не боюсь. Готов к любым встречам, любым последствиям. Кому-то захочется строить догадки — их дело. Игрой в прятки я сыт по горло. Скажешь Фреду, пусть сдаст твой билет, если что, деньги я верну, это будет наш первый шаг на пути к свободе. А потом сделаем и второй. Риск есть, но он есть всегда, а живем, как известно, только один раз.

Издав циничный смешок, Алек продолжал одеваться. Его манера напоминала вчерашнюю, только без шантажа.

— Это речи человека, которому никогда не приходилось зарабатывать на хлеб насущный, — сказал он. — Своим «я тебя люблю» и всем прочим ты загоняешь меня в ловушку, а потом предлагаешь поломать всю карьеру? Ты хоть понимаешь, что в Аргентине меня ждет работа? Такая же, как у тебя — здесь? Жалко, конечно, что «Норманния» отплывает в субботу, но что поделаешь! Я и вещи в дорогу купил, и билет, и Фред с женой меня ждут.

Морис видел, что за этой бравадой стоят тоска и смятение, но что толку от его проницательности? Никакая проницательность не помешает «Норманнии» сняться с якоря. Итак, он проиграл. Ему наверняка уготованы страдания, именно ему, а не Алеку. У того впереди — новая жизнь, он быстро забудет, как тешился с неким джентльменом, придет час — женится. Толковый малый, выходец из трудового сословия, четко знает, куда дует его ветер, свое стройное тело он уже вогнал в мерзейший синий костюм. Из него торчал морковный овал лица, желудевые руки. Алек провел ладонью по волосам, прижал их к голове.

— Я пошел, — объявил он и, словно этого было мало, добавил: — Так подумаешь, может, нам и вообще встречаться не стоило?

— Все нормально, — сказал Морис, глядя в сторону, пока тот отпирал дверь.

— Ты заплатил за комнату вперед, да? Внизу меня не остановят? Напоследок не хотелось бы неприятностей.

— Все нормально.

Дверь захлопнулась, и он остался один. Ну же, любимый мой, вернись, я жду. Не могу не ждать. Потом глаза стало саднить, и он уже знал, что будет дальше. Главное — не распускаться, держать себя в руках. Он поднялся и вышел, стал кому-то звонить, что-то объяснять, успокоил матушку, извинился перед шефом за то, что пропустил деловой обед, побрился и привел себя в порядок и в обычное время явился в контору. Работы было невпроворот. Что ж, в его жизни ничего не изменилось. И ничего не осталось. Он снова оказался в полном одиночестве, как это было до Клайва, после Клайва, как будет всегда. Он проиграл, но самым грустным было даже не это: на его глазах, сдавшись без борьбы, проиграл Алек. А ведь в чем-то они были одним целым. И, значит, проиграла любовь. В конце концов, что такое любовь? Всего лишь чувство, оно нужно, чтобы изредка получать удовольствие. Но на одних чувствах жизнь не построишь.