Венчание со страхом - Татьяна Степанова

Павлов сидел на краю сдвинутого к окну стола и названивал по телефону.

— Салют телохранителю! — приветствовал его Мещерский. — Что, нашел новую работу? У Вадьки еще хлеб отобьешь.

Павлов молча пожал ему руку и снова завертел диск.

— К себе в офис прорываюсь. То занято, а то вдруг нет никого. Вымерли, что ли, все, как мамонты?

— Опять тебя с дачи сорвали, бедняга, — посочувствовал князь. — Что-то неудачный у тебя отпуск, Витюша, получается. Рука-то не болит?

— Нет. Отпуск-отпуск! — Павлов явно злился. — Тетка пристала как слепой к тесту: конвоируй ее, видишь ли, как матрос с революционной «Авроры». Мне что, делать больше нечего, как их деньги сторожить? Тут дармоедов полон институт — действуйте, вам и карты в руки — ваша же зарплата, не моя. Так нет — заняты, видишь ли, все. Один я только свободный, значит, сели на меня и поехали. Вот где у меня все эти теткины поручения сидят! И так уже из-за них влип. Осточертело мне это!

— Быстро казну получили? — примирительно вставил Мещерский.

— К открытию успели. А из-за этого мне пацана в пять утра поднимать пришлось: завез его домой на Автозаводскую, соседку попросил приглядеть. Получили-то быстро, но пока пересчитывали, пока я тачку ловил, пока в пробках мучились. Из-за этой канители с электричкой я полностью пролетел, теперь там перерыв до трех. А в результате день псу под хвост.

— Да, печально все это. А ты вот что. Я тут поработаю до половины третьего, а потом ко мне махнем — отдохнем. А уж от Сережи Мещерского до твоей дачи, сам понимаешь — близко. Особенно если рессоры смазать.

— Ладно, все равно уж. Только сначала ко мне заедем, парня моего заберем. А то он не евши целый день, соседка, конечно, накормит, но… Значит, в полтретьего? Ну, я тогда, если не дозвонюсь, успею в офис смотаться. Мне там кое-что взять надо.

Павлов остался висеть на телефоне. Мещерский же отправился на второй этаж в тот кабинет, ключ от которого ему оставила Балашова.

Он отпер дверь, распахнул окно, чтобы прогнать духоту, И уселся за стол. Придвинул брошюры и пачку отксерокопированных авторефератов. Однако читать ничего не хотелось — самым пошлым образом клонило в сон. Он скосил глаза на увесистый фолиант на подоконнике: «Ископаемый человек. Сборник Академии наук СССР». Вот скучища-то! И зачем мне все это?

Справа в соседнем кабинете кто-то тоже открыл окно. Затем послышалось радио и смолкло — выключили. Мещерский придвинул к себе бумаги и…

За стеной вдруг что-то со звоном разбилось. Послышался чей-то болезненный возглас. Мещерский поморщился: что там еще у них? Череп, что ли, кого за палец хватил? Чей-то низкий голос в дальнем конце коридора громко спросил:

— Эй, тут есть кто-нибудь? Можно? Откройте, пожалуйста. Мне аптечка нужна!

«Кто-то ломится к Балашовой. Это у нее в кабинете аптечка. А где ж она сама-то?» Он дочитал страницу, а потом вышел в коридор. Никого. Видно, уже ушли. И тут услыхал, как кто-то медленно и тяжело поднимается по лестнице, соединяющей зал черепов с первым этажом. Оказалось, что Ольгин. Он словно не заметил Мещерского. Прошел мимо, потом вдруг остановился, обернулся.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Александр Николаевич.

Ольгин двинулся дальше. Как-то совсем неуверенно, словно дорога была ему незнакома. Мещерского снова поразил его взгляд: глаза на загорелом лице Ольгина напоминали темные провалы — пустоту без блеска, без всякого выражения. Такие глаза бывают у коров, пережевывающих свою вечную жвачку. Ольгин добрался до своего кабинета — крайнего в левом конце коридора. Дверь за ним захлопнулась, ключ дважды повернулся в замке.

Мещерский возвратился к себе. Но тяга к научным исследованиям уже пропала у него совершенно. Вместо этого вспомнились недавние события, нелегкая служба толмачом по делу о торговцах героином. «А наверняка теперь все там начнется сначала, — подумал он. — Раков-то каменский, оказывается, к той фирме причастен. Теперь с его заграничными работодателями явно очные ставки потребуются. Снова, значит, мне туда мотаться придется. А странный тип он все же! Сам ничего этакого не употреблял, а творил невесть что и без допинга». Всплыли в памяти и строки из справочника по наркотическим веществам, который он прочел, чтобы не казаться профаном перед следователем, ведущей это запутанное дело. Особенно его интересовало влияние сильнодействующих средств на личность тех, кто их употребляет. «А вот, оказывается, и не только наркоманы перерождаются, — вяло размышлял Мещерский. — Крюгер ничего этакого не глотал, не нюхал, не кололся, а сделал то, что сделал. Но, однако, какие странные глаза у этого антрополога. Прямо мурашки по коже от них. Будь у него сужены зрачки, можно было бы предположить, что он… Но нет, зрачки расширены, причем так, словно он туда себе бочку атропина вкатил. Не глаз получается, а какая-то темень, тьма кромешная».

А тот, о ком он так лениво думал на досуге, очутившись в своем тесном кабинете с зашторенными от солнца зелеными портьерами, без сил упал на стул и застыл, уронив голову на скрещенные руки, слыша только шум крови в висках да бешеные удары своего сердца. Когда слабость и головокружение, терзавшие его с самого утра при каждом резком движении, несколько утихли, Ольгин осторожно пошевелился, дотянулся до стоявшей на подоконнике спортивной сумки и достал из бокового карманчика запаянный пузырек-ампулу и шприц в целлофане. Взглянул на наручные часы. Итак… Итак, с момента предыдущего сеанса прошло ровно шестнадцать часов. Пора. Время настало. Сегодня надо принять всего два миллиграмма, через шестнадцать часов еще столько же, а затем сделать перерыв в четыре дня и принять шесть миллиграмм. И тогда… Это последняя партия препарата. Осталось всего три ампулы. И если и она не принесет с собой никаких результатов, никаких впечатлений, в этом деле можно поставить точку. И все можно забыть. Или воспринять все это как несбыточный сон, мечту, как неудавшуюся глупую попытку доктора Фауста повернуть время вспять. А кто сказал, что это невозможно?

Он начал медленно разрывать обертку шприца. Итак, всего одна инъекция. Надо только собраться с силами и потерпеть. Это ведь нетрудно. Хамфри вон и тот постепенно выучился терпению. Бедный Хамфри, бедный… Шесть миллиграмм очень большая доза. Даже он к ней не привык. Может получиться нечто совсем неопределенное. Но мы обкатаем и эту дозу, мы понаблюдаем результаты, убедимся в них и только потом уже… В запасе почти неделя, времени хватит. А сейчас на очереди всего два миллиграмма. Это совсем не страшно, совсем…

Он начал было по привычке расстегивать брюки, но остановился. Нет, только не в бедро. Там и так все уже исколото. Сегодня необходимо сделать перерыв. Одна дырочка на сгибе локтя — это же совершенно незаметно. Никто ничего не заподозрит.

Иголка ужалила вену. И его левая рука, бережно уложенная им на стол, начала сразу же мелко дрожать. Вот. ВОТ ОНО. НАЧИНАЕТСЯ. Так быстро! Терпи, ну терпи же! Ну!!

.Шприц покатился и упал на пол. Ольгин наклонил голову, впился зубами себе в правую кисть, подавляя невольный крик боли. Терпи, кругом же полно народу, услышат! Это все сейчас быстро пройдет. Мгновение и…

Молния полыхнула в мозгу и пронизала его тело. Каждая клетка, каждый нерв словно вибрировали.

Ольгин судорожно ловил ртом воздух, и вдруг ЭТО ПРОИЗОШЛО. Он словно бы спрыгнул куда-то — с себя самого, что ли. Спрыгнул с заоблачной башни, с горной вершины, с грозовой тучи и все летел и летел вниз, кружась, словно лист невесомый, в густой душной Тьме без конца и края.

* * *

Мещерский услышал какой-то глухой странный звук — словно что-то тяжелое уронили на пол. Он поднял голову. Показалось, наверное: Или на улице что-нибудь сгружают. Прочел страницы две. Потом его снова отвлекли: из коридора донеслись пружинистые шаги — будто кто-то бежал сломя голову. «Вот как за деньгами тут торопятся, — машинально отметил он. — Давай, давай, господин неандерталец, не то опоздаешь». И опять погрузился в чтение.

Оторвался от работы он только в половине третьего: в кабинете зазвонил телефон. Оказалось, что Павлов. «Ну, ты что, старина, готов? Тогда спускайся вниз, я тут, у вахтерши». Мещерский с облегчением сложил все свои книги, помассировал затекшую поясницу: баста, просветились насчет Олдовайского ущелья и раскопок Луиса Лики. На прощание он решил заглянуть к Балашовой. Подергал дверь ее кабинета — оказалось, по-прежнему заперто. Он прошел по коридору. В институте стояла прежняя чинная тишина. «Все сгинули и побежали деньги тратить. И никакая наука тут не нужна стала», — думал Мещерский, устремляясь в музейные залы. Ему захотелось пройти по ним в последний раз. «Надо мне все-таки найти Нинель. А то неудобно как-то». Дверь, выходящая из зала черепов на лестницу, вдруг с грохотом распахнулась. На пороге появился тот самый незнакомый Мещерскому парень в очках и свитере. Он судорожно цеплялся за косяк худой рукой и силился что-то сказать, но не мог. Лицо его дергалось в нервном тике.