Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

Георгина смотрела на кровать.

В которой Рахарио сделал ее женщиной. В которой, возможно, она восприняла своего старшего сына. Та же кровать, в которой была зачата она сама. Ее отцом и юной малайзийкой.

Ее желудок сдавило судорогой. Помещение закружилось вокруг нее, и она зашаталась, наткнулась на твердый край и ухватилась руками за умывальный столик.

Пальцы ее сомкнулись на ручке выдвижного ящика. Ее ящика Пандоры. Ящик заклинило, и он открылся лишь постепенно. Слезы наполнили глаза, когда она увидела черный камень лавы. Браслет из раскрошенных ракушек. Сломанный веер.

Горстка створок и винтовых раковин, из которых был выложен красивый узор, вызвала у нее улыбку. Разумеется, Джо любила раковины, всегда их высматривала, когда они ходили плавать или просто гуляли по пляжу.

Георгина часто-часто заморгала, проведя пальцами сперва по большой, чисто белой раковине, а потом по блестящей и гладкой, леопардово-пятнистой раковине каури, которая лежала рядом со своим старым, обомшелым близнецом.

27

Закинув руки за голову, подогнув колени, Георгина лежала на кровати в павильоне. Ее взгляд блуждал сквозь дымку дырявой москитной сетки по хрупким балкам потолка, неостановимо и растерянно, как запертый тигр.

Она все еще пыталась понять.

Кажется, она нашла ту часть своего существа, которой ей недоставало. Тот обломок, потерянный давным-давно, который, может быть, являлся причиной того, что в присутствии других она всегда чувствовала себя чужой, а в Англии никогда не была у себя дома.

Однако эти две половинки не подходили друг другу, одна была слишком старой, другая – слишком молодой, обе встретились слишком поздно, чтобы безупречно подойти друг другу; она чувствовала себя разбитой.

Тень, которая шевельнулась на краю поля зрения, заставила ее вздрогнуть. Она быстро села.

Десять лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз.

Время обошлось с ним щадяще. Седина в черных волосах и в бороде была ему к лицу, облагораживала его, как и морщинки под глазами и глубокие борозды по обе стороны от уголков рта. Печаль, которая угадывалась за настороженностью в его темных как ночь глазах, была как мрачная бездна, придавая его взгляду глубину, которой раньше не было. Он казался выше ростом и стройнее, чем в ее воспоминаниях, в своей простой белой рубашке и коричневых штанах; может быть, оттого, что она не ожидала, что он будет держаться по-прежнему прямо. Годы на море смыли всю юношескую мягкость и оставили только мускулы и жилы под кожей.

Он выглядел как мужчина, призванный в вожди племени за свою храбрость, мудрость и опыт.

– Ты и впрямь явился, – тихо сказала она.

Его взгляд скользнул по комнате и, казалось, потерялся где-то вдали.

– Где твой муж?

– Его здесь нет. – В ее ушах это прозвучало как признание, что ее брак потерпел крушение.

Брови Рахарио сошлись на переносице.

– Я пришел, потому что не был уверен, не нуждаешься ли ты в помощи и не задумала ли что недоброе.

Небрежным движением он что-то бросил ей. Она поймала раковину, с которой посылала Андику в Кулит Керанг, не написав ни слова, не передав на словах никакого известия. В леопардовых пятнах, гладкая как фарфор, она была еще теплая от его руки.

– Избавь меня от своих игр.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Подожди!

Тревожная настойчивость в ее голосе заставила его остановиться, а может быть, он почувствовал спиной ее умоляющий взгляд и полуобернулся.

– Ты был прав, – прошептала она. – Я наполовину малайка. Но все эти годы я об этом не знала.

Подозрительность уходила с его лица, чем дольше он на нее смотрел; в конце концов он опустился на край кровати.

– Рассказывай, Нилам.

Георгина была благодарна облакам, которые поглотили солнце и приглушили свет в павильоне до пепельной серости, окутавшей их лица. Она была благодарна потоку дождя и раскатам грома, которые смягчили подавляющую тишину после того, как отзвучали ее последние слова.

– Ты не ханту, – сказал Рахарио через некоторое время голосом как горький кофе с толикой молока. Его ладонь легла ей на плечо и пожала его – так же крепко, как и осторожно. – Ты человек из плоти и крови.

– Я знаю, – ответила она прерывисто. – Но Семпака считает меня ханту. Мама была для нее богиней, которая победила чары ханту. Поэтому она осталась у нас, когда мама об этом ее попросила. Но когда мама умерла… – Она сглотнула, но в горле так и осталась шершавость. – Я приношу только несчастья, так Семпака всегда говорила.

– Почему же она просто не взяла и не ушла?

– Не знаю, – прошептала Георгина. – На это я не нахожу ответа. Может быть, чтобы присматривать за отцом по воле мамы. Или за ее мужем Ах Тонгом. Он был нашим садовником. – Скорбная улыбка вспыхнула на ее губах и тут же погасла. – Она… она не любила, когда я вертелась возле него.

Георгина уставилась в полутьму и вздрогнула от вспышки молнии.

– Когда… когда я ждала моего первого сына, она привела в дом повитуху, которая должна была следить, чтобы… как бы… – Она засмеялась горьким, почти язвительным смехом. – Как бы я при рождении не убила ребенка, чтобы напитаться его душой. А чтобы злое из меня не выскользнуло и не блуждало вокруг необузданным, я сама должна была при этом умереть.

Рахарио обнял ее за плечи, и она непроизвольно приникла к нему, тогда как ее поджатые колени обозначали дистанцию между ними.

– Эти роды все изменили. Вроде бы она образумилась. Так мне потом казалось. Вроде бы она поняла, что я не более чем человек. Дункан… Дункан напомнил ей Тиях, с первого же мгновения, это она мне сказала. И хотя она знала, что я не родное дитя своей матери, я тогда напомнила ей маму. – Она глубоко вздохнула. – После этого все было по-другому. Все было… хорошо. Между нею и мной. С детьми. Пока я не вернулась из Англии с дочкой. Может быть, потому, что Джо на меня очень похожа. А когда Ах Тонг у меня на глазах рухнул и умер, тут…

Она закрыла глаза и замолчала.

– Твоей вины в этом нет.

– Я знаю, – ответила она дрожащим голосом. – Я знаю, что я из плоти и крови. Половина шотландской крови, половина малайской. Но как я могу примириться с моей малайской половиной, если по мне ее не видно? Если я среди малайцев всегда буду белой неней с голубыми глазами? Как я могу подтвердить эту мою половину, если там, где находится часть моих корней, я приговорена? За то, что я случайно родилась на свет с голубыми глазами, а Тиях умерла родами?

Наконец прорвались первые слезы, теперь, когда было произнесено то, что таким грузом лежало у нее на душе. Чем она не могла поделиться с Полом. Который хотя и мог принять то, что в ее жилах течет малайская кровь, но был слишком рационален и трезв, чтобы еще и выслушивать, что тем самым открылась дверь в чужой мир, куда ему дорога заказана.

– И я думаю снова и снова… а вдруг на мне все же лежит проклятие?

Она тревожно взглянула в его смутное в сумерках лицо, лишь на долю мгновения озаряющееся вспышкой молнии и тут же снова уходящее в тень.

Рахарио без слов привлек ее к себе, гладил по голове, а она плакала у него на плече. Он прочесывал ее волосы пальцами, будто желая избавить ее от чего-то. Гладил по спине, будто хотел с нее что-то стряхнуть.

В какой-то момент он начал ловить губами ее слезы, которые собирались у нее в морщинках под глазами и стекали по щекам, вовлек ее в поцелуй, нежный и осторожный.

Они не спешили раздевать друг друга.

В их распоряжении было все время мира. В этом павильоне, где прошлое и настоящее встретились и поглотили друг друга, тогда как вокруг бушевала гроза.

Бесконечно много времени, в которое тело Рахарио, более жесткое и крепкое, чем она его помнила, так осторожно, так утешительно обходилось с ее телом, которое стало мягче и послушнее.

Так много времени, чтобы потеряться друг в друге. Заново обрести себя в другом.