Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

Слова эти были произнесены тоном такого убеждения и силы, что все командармы почувствовали, что они не только мнение старшего, но и приказ начальника. Спорить было не о чем. Все знали, что маршал Тухачевский, при неправильности своего решения, рискует сам больше и раньше всех. Да и кроме того, у всех этих бесстрашных людей, за долгие годы мирной работы в армии, выросли чувство ответственности и государственный инстинкт. Это уже не были лихие партизаны времен гражданской войны, а старшие военные командиры, видящие дальше, шире и глубже. И все они почувствовали в словах Тухачевского искренность и правду. Для страны, для армии нужно было терпеть и ждать. Хотя бы даже это и грозило им лично гибелью…

Тухачевский коротко кивнул Смутному и машина помчалась вперед. Жизнерадостный Якир не выдержал серьезного тона.

— Э-э-э, — протянул он и его белые зубы блеснули в улыбке. — Чем чорт не шутит, когда Ежов спит… То ли еще, братва, бывало? Все образуется. Перемелется — мука будет!

— А если из нас эта мука будет? — сдержанно усмехнулся Корк.

— Ну, так что? — задорно отозвался Якир. — Лишь бы для России. Ей, матушке, и мука из наших костей пригодится!

Тухачевский посмотрел внезапно потеплевшими глазами на молодого командарма и редкая ласковая улыбка смягчила его суровые губы…

* * *

Физиономия Ежова выражала сладострастие и злорадство. Он приготовил «широкий доклад» Сталину. Для этого маленького, кривоногого ягуарика с подленькой душонкой скорпиона не было большей радости, как загрязнить, утопить кого-либо, подвести к стенке… Теперь он прямо сиял: его доклад был убийственным для Тухачевского, того самого гвардейского офицера и дворянина, который так часто презрительно смотрел сквозь Ежова, как будто тот был пустым местом. Еще не открывая своей папки, Ежов сладенько хихикал. Заметив это, Сталин угрюмо скривил губы.

— Что, Николай, опять подцепил кого-нибудь?

— Подцепил, подцепил, товарищ Иосиф. И не маленькую рыбешечку. Прямо, можно сказать — щуку, щуку… Получил свеженькую информацию насчет нашего славного маршала.

— Тухачевского? — голос Сталина сделался сух и строг.

— Его самого, товарищ Сталин, его самого, дорогого нашего… Ты был прав. Как будто попалась наша птичка в сеточку. Ха-ха-ха… Прославленный маршал, член ВКП(б), главнокомандующий, победитель Колчака и Деникина, член ЦК, зам-наркома и прочая и прочая, как когда-то писали в царском титуле.

— Да брось ты кривляться, Николай. — бросил, нахмурившись, Сталин, ковыряясь в старой трубке. — Докладывай по-деловому.

— Можно и так, товарищ Сталин, можно и так, — и раскрыв свою папку, Ежов продолжал:

— Прежде всего подтверждено, что с Путной Тухачевский наш в Лондоне встречался наедине и разговаривал с ним не раз и не два. Коллонтай доносит о Путне, что парень уже тогда крен стал давать и не по генеральной линии направление брал. Известна не только его связь с Троцким, но и просто-напросто с буржуазными кругами. Все это мы, конечно, скоро точно выясним — Путна уже привезен к нам безбилетным пассажиром. Ха-ха-ха… Дипломатическим багажом… Теперь — два: в Германии наш маршал ездил один куда-то на старый форт, где он в мировую войну сидел пленным. А с ним был немец, высокий чин Гестапо.

— Ну, так что? — хмуро спросил Сталин, не отрывая глаз от трубки.

— Да разве ж может быть, чтобы они по дороге не разговаривали? Оказалось, что этот гестапист прекрасно говорит по-русски, начальник русского отдела.

— Так… Дальше?

— Во всей своей поездке Тухачевский вел себя вообще, как принц. С белыми офицерами якшался. Везде сам вел самые самостоятельные разговорчики, и что характерно…

Он остановился перед театральным эффектом. Сталин мрачно взглянул на него.

— Ни разу, товарищ Иосиф, ни в одной из своих речей или выступлений он не упомянул твоего имени.

Наступило напряженное молчание. — Еще что?

— Есть-и еще, есть и еще, — злорадно сияя, ответил Ежов. — По рекомендации маршала в Париж была послана в составе стрелковой комиссии одна девушка, студентка. Та самая, с которой Тухачевского в рабочем платье арестовали после покушения на тебя… Помнишь, тогда оказалось, что Тухачевский даже лично знает одного террориста?.. Ну, так вот…

В голосе Ежова опять зазвучало торжество.

— Эта девушка не вернулась из Парижа. Заделалась невозвращенкой… И уже известно, что наш маршал с нею в Париже не только вечера, но и не одну ночку вместе проводил…

Опять в кабинете наступило молчание. Сталин еще грузнее опустился в кресло и, не поднимая глаз, покусывал пустую трубку.

— Тут что-то не то, — прервал молчание Ежов. — Не без того, чтобы эта девчонка не без его ведома и, видно, для какой-то там работы осталась. Я дал задание найти ее и поставить под наше стеклышко… Кстати, Иосиф, помнишь, я докладывал тебе, что одна моя сотрудница, — Ванда, — у Тухачевского ночевала, но попалась. Все же она кое-что запомнила из записей маршала. Вот список имен, которые расшифрованы. Все молодые заговорщики, которых я уже взял на карандаш. Всякий шаг их отмечается… И потом еще один фактик, товарищ Сталин. Самый свеженький… Знаешь, по твоему распоряжению, старого шофера Тухача, который его вечерами по темным делишкам возил, мы ликвиднули. Поставили нового, моего… Ну, так вот, позавчера, после отлета самолетов на полюс, маршал с командармами Якиром, Уборевичем, Корком и адъютантом Смутным ездил прогуляться. И моего шофера, под предлогом, что нет места в машине, Тухачевский выкинул… Как себе ни говори, и над этим тоже стоит подумать… Весенняя прогулочка, нечего сказать… Плохо пахнет! А?

В дверь постучали. Сталин знал, что во время доклада ему Ежова его могут тревожить только по исключительно важному делу.

— Да, — бросил он; не оборачиваясь. Вошла Роза Каганович.

— Товарищ Сталин, — официальным тоном доложили она. — Вы приказали немедленно сообщить вам о приезде товарища Канделяки.

— Да. Ну и что?

— Товарищ Канделяки только что прилетел из Берлина на Ходынский аэродром.

— Ara! — фигура диктатора внезапно распрямилась и острые глаза оживились. — Вышлите ему- мою самую быструю машину и немедленно доставьте его сюда. Немедленно!

Через полчаса круглый толстый грек сидел в кабинете Сталина.

— Ну? — односложно прозвучал вопрос.

Ежов и Канделяки удивленно переглянулись. В этом коротеньком «ну» прозвучало плохо скрытое волнение. Стальной человек потерял почему-то свое невозмутимое равновесие. Но Канделяки знал, о чем именно спросил его Сталин этим коротенький «ну». Он торжествующе поглядел на своего начальника и так же коротко ответил торжествующим тоном:

— Можно!..

Нахмуренные брови диктатора поднялись вверх с каким-то радостным облегчением. Он коротко засмеялся, словно заржал, выбил о каблук трубку и с облегченным видом стал набивать ее привычными движениями. Его пальцы чуть-чуть дрожали, и Канделяки с Ежовым не могли оторвать своих глаз от движений этих подрагивающих конечностей.

Ежов не понял ничего из этой странной сцены и разговора. Но коротенькое «можно» прибывшего из Берлина доверенного лица давало Сталину новые перспективы. Уже давно он выжидал удобного момента, чтобы разгромить самостоятельность Красной армии, привести ее, как он выражался, «к одному знаменателю». Но боязнь перед возможной агрессией Германии останавливала его. А что, если почуяв ослабление Красной армии (сталинское «приведение к одному знаменателю» всегда сопровождалось обильными кровотечениями из затылков «вождей»), германские железные легионы ударили бы по СССР?.. И Канделяки привез ему успокоительные сведения: Германия еще не была готова к серьезной войне. А Польши, одной Польши Сталин не боялся, тем более, что она вряд ли согласилась бы пропустить через свою территорию германские войска, не имевшие с СССР общей границы. Германия еще не была готова переступить через труп Польши и ударить по ослабленному СССР. Но ведь… два хищника всегда могут договориться о разделе легкой добычи… Сталин думал не только о расстреле своего соперника, но и о чистке всей страны от тех, кого обуяли «безумные мечтания» о смене режима. Коротенькое «можно» Канделяки теперь развязывало ему руки для кровавой расправы и с непокорной военщиной, ставившей себя в положение «государства в государстве», и со всеми инакомыслящими, желавшими стать не советскими, а просто русскими…

— Та-а-а-к, — медленно сказал, наконец, Сталин, распрямляясь и уже спокойно и глубоко вдыхая дым крепкого своего табака. — Наконец-то… Извини, Николай, но выйди, пожалуйста, в секретарскую. Я вызову тебя через несколько минут.

Когда недовольный Ежов, кинув неприязненный взгляд на грека, вышел, Сталин коротко бросил: