Роковая женщина - Виктория Холт

Даже команда изменилась. Матросы то и дело шептались о Коралле, украдкой озираясь по сторонам. Остров был таинственной землей, где их капитан потерял корабль. Они словно ждали нового подвоха.

С Шантелью я проводила больше времени, чем когда-либо за все путешествие. Она раскаивалась, что так меня напутала.

— Чистый эгоизм, — призналась она. — Хотела, чтобы ты поняла, как нуждаешься во мне для душевного покоя.

— Тебе еще нужны были доказательства? — спросила я.

— Ты тоже хороша: тревожишься о моих делах, когда твои внушают куда больше опасений, — пожурила она. Я промолчала, и она продолжала: — Почему-то изменилась Моник. Стала, как бы это выразить… злее. Чувствует приближение дома. Скоро у нее появятся союзники.

— Тебя послушать, мы на войну собрались.

— Не исключено, что и так. Временами она просто ненавидит капитана. А потом кидается в другую крайность: любит с такой же страстью. Впрочем, это в ее характере. Сумасбродка! Живет чувствами, а не умом — все равно что не думать вовсе. Чем не декорация для трагедии в высоком штиле? Удушающая жара. Тропические ночи. Мириады ярких звезд. Одно название — Южный Крест — на мой слух всегда таило больше чувств, чем наша Большая Медведица. Высокие пальмы, заросли бананов, апельсиновые рощи, сахарные плантации. Чем не фон для настоящей драмы?

— И кто разыгрывает твою драму?

— Главную роль возьмет Моник, капитан будет героем-любовником.

— Его там не будет. Простоит трое суток и отплывет на пару месяцев.

— Вот незадача. Ничего, есть еще мама и старая нянька. Мы с тобой, наконец. Мне, конечно, достанется мелкая роль.

— Перестань, Шантель, не преувеличивай…

— Уверена, что так оно и было бы, если бы он остался. Вот бы придумать способ удержать его. Взорвать судно или еще чего…

Я содрогнулась.

— Бедняжка Анна, ты так серьезно все воспринимаешь, в том числе и меня. Что толку взрывать корабль? Не сомневаюсь, даже это его не удержит: без промедлений вернется в Сидней ждать указаний. Нет, не будем взрывать корабль.

— Будто ты на это способна.

— Анна, дорогуша моя, неужели до тебя так и не дошло, что я способна на все?

Ее озорство рассеивало мои тревоги не меньше, чем участие, которое она приняла во мне после смерти тети Шарлотты. Это при том, что как раз мне следовало бы утешать ее! Разве не она лишилась возлюбленного (а я не сомневалась, что она его любила) — и не от того, что существовали непреодолимые преграды для их счастья, просто ему не хватило мужества пойти наперекор матери.

Я еще раз порадовалась, что она не бросила меня: эгоизм с моей стороны. Насколько счастливее она была бы, если бы бежала с Рексом и обосновалась в Сиднее. Меня поражала и восхищала ее способность прятать свои переживания. И виду не подавала, что была несчастна: как ни в чем не бывало флиртовала с Айвором Грегори, прилежно ухаживала за Моник, а жаркими, навевающими дремоту днями лежала рядом со мной на палубе.

В должный час мы прибыли на остров.

Часть четвертая

КОРАЛЛ

17

Не без глубокого душевного трепета я ступила на берег острова Коралл. Никогда не забуду впечатления разом обрушившихся на меня шума, красок и жары. Незадолго до этого прошел сильный ливень, длившийся всего несколько минут, затем снова показалось солнце и разом покрыло землю густым паром. Духота казалась нестерпимой: я задыхалась в легкой кремовой блузке и темно-синей юбке.

В ноздри ударял аромат цветов: они были повсюду. Деревья и кусты были густо обсыпаны алыми, лиловыми и белыми соцветиями. У воды стояло несколько домиков — вернее, хижин, слепленных из лозы и грязи и поднятых примерно на фут над землей. Несколько их обитателей вышли встречать корабль. Девушки в длинных ситцевых платьях с цветочным орнаментом и боковым разрезом до колена, сквозь который просматривались смуглые ноги, носили в волосах красные, белые и розовые цветы и вдобавок цветочные гирлянды на шее. Мужчины были в светлых брюках, большей частью истрепанных до лохмотьев, и таких же пестрых, как женские платья, рубашках. На иных детях вовсе не было одежды. Они смотрели на нас большими, округлившимися от изумления карими глазами.

Из некоторых домов доносилась музыка: чужие, навязчивые мелодии, исполняемые на звенящих, дребезжащих инструментах.

Песок был словно из золота, а ярко-зеленые, умытые дождем пальмы разительно отличались от пропыленных и чахлых, которые встречались нам повсюду на Востоке.

Сдавленная обжигающей духотой, я с горечью вспомнила, что через пару дней отплывет «Невозмутимая леди», и я останусь пленницей этих берегов до ее возвращения. Я не могла знать наперед, что меня здесь ожидало, но, как и в день, когда я вошла в Дом Королевы, мной овладело предчувствие опасности. «Берегись!»

Я оглянулась на Шантель, стоявшую рядом со мной на золотом берегу, и в который раз испытала чувство благодарности, представив на короткий миг, каково было бы мне теперь, если бы она сбежала в Сиднее и я ступила сюда одна. Мысль об этом подкрепила мой дух. По крайней мере, мы будем вместе.

Моник сошла на берег с нами. Возможно, от нее ждали, что она придет вместе с мужем, но капитан был пока что не готов оставить судно, а Моник, естественно, не терпелось увидеть мать. Меня поразило, что та не явилась встречать корабль. Вообще никто не пришел, кроме старого кучера, который, в рваных брюках и грязной незастегнутой рубашке, приветствовал ее широкой улыбкой:

— Значит, вернулась-таки домой, мисси Моник?

— Жак! — вскричала она. — Вот я и здесь! А это мой малыш Эдвард. Хоть он подрос за время, что ты его не видел, но все равно — мой маленький.

Эдвард помрачнел и уже готов был протестовать против того, что его назвали маленьким, но я удержала его, обняв за плечо, — к тому ж и он, кажется, был озадачен не меньше моего и, соответственно, смолчал.

Жак с любопытством оглядывал нас, и Моник сказала:

— Это медсестра и гувернантка Эдварда.

Жак никак не отозвался. В этот момент подбежала юная девушка и набросила нам на шеи цветочные гирлянды. Представляю, как не к месту выглядели эти ярко-красные душистые цветы на скромной простой блузке и юбке, что были на мне. Однако Шантель была довольно-таки мила в своей лиловой гирлянде. Она состроила мне рожицу, и я подумала, испытывала ли и она те же дурные предчувствия.

— Придется нам с тобой заводить соответствующие туалеты, — прошептала она.

Мы забрались в открытую коляску. Места в ней было только на четверых. Я заметила, что дерево сидений растрескалось, обивка в густом слое пыли, пара лошадей, которые везли каляску, была тощая и неухоженная.