Паноптикум Города Пражского - Иржи Марек

Подбросим им бомбу, - решительно заявил синьор Малио, чуть сдвинув шляпу.

Aber Mensch[ 39 ], нам только этого не хватало, - одернул его господин Мейер, - мы бы на этом здорово нагрелись. Наша работа любит тишину, а тут полиция подняла бы тарарам и не дала бы нам шагу ступить. Можно себе представить, что устроит в Вене тот, которого зовут Блютваль.

Да, Кровавый Валь был венским Вацатко, его опасно недооценивать.

- Я не имел в виду никаких насильственных действий, -сказал Лейбович. - Панове, бардзо проше[ 40 ] - ничего грандиозного, но надо, чтобы мировая полиция обхёзалась.

Пан Лейбович был большой шутник. Однажды в Гданьске он водил за собой детектива три дня, и, когда детектив вообразил, что накрыл Лейбовича, тот взял и исчез, а опозоренный сыщик вынужден был подать в отставку. Лейбовичу и на этот раз важно было лишь осрамить полицию, больше ничего.

И он, хитро усмехнувшись, сказал:

- Панове, мы не в силах прикрыть конгресс, зато можем оскандалить его участников.

Господин Мейер сделал несколько больших глотков и согласился:

Пан Лейбович молча смотрел перед собой. Господин Мейер, расценив молчание как поддержку, продолжал:

- Sehr gut![ 41 ] А как? Можно, например, сделать, чтоб они просто не доехали до места.

- Мы могли бы устроить так, чтобы все участники опоздали на поезд или - не знаю, на чем там они поедут.

Синьор Малио, еще не расставшийся с мыслью о бомбе, высказал сомнение:

- Ну и что? Опоздают, но все равно ведь приедут!

- А с другой стороны, - продолжал Лейбович, - кто посмеет задержать, скажем, советника Валя?

Господин Мейер вынужден был признать, что такое невозможно.

- И газетчики навряд ли станут писать о том, что все эти господа опоздали на поезд. Это им неинтересно. А вот о том, что у всех участников конгресса пропали часы, напишут с удовольствием, - тихо, но веско произнес Лейбович.

Господин Мейер вытаращил глаза. А синьор Малио перестал перекатывать во рту сигару.

Господа понимают, как я себе это представляю?

Ja[ 42 ], - прогудел господин Мейер, - но только кто из них признается, что его обокрали? Будут помалкивать, и никто ничего не узнает.

- Узнают, потому что это станет известно газетчикам. А газетчика в Париже купить запросто. Я уже вижу заголовки: "Полицейский конгресс обворован", "Ни у кого из полицейских советников нет часов", "Воры лишний раз доказали свою ловкость".

Наступила тишина. Идея была проста до гениальности. И главное - риск совершенно незначительный.

- Halt[ 43 ] - воскликнул господин Мейер. - Но советник Валь и близко не подпустит к себе карманника! Всю эту венскую братию он знает в лицо.

-Я это учел, - негромко произнес Лейбович. - Его обчистит пражанин. А здешнего советника Вацатко обработает кто-нибудь из Рима... И так далее. Для этого я вас и созвал. Нам остается все хорошенечко обмозговать, и получится славная потеха. Дело ведь не в часах, а в огласке. Наши ребяга увидят, что и на полицию есть управа. А большего и не требуется.

- Finito[ 44 ], - заключил синьор Малио. - Но я все равно за бомбу. Пускай хоть напоследок, на заедку, и хотя бы дымовую шашку.

-Валяй, напоследок пойдет, - согласился пан Лейбович. -Завонять им там все, чтоб они оттуда чесали без оглядки.

И они долго и весело смеялись. Заботы о бомбе взял на себя синьор Малио, он был большой любитель фейерверков.

- Получится бардзо пенкне[ 45 ], - продолжал воодушевленный пан Лейбович. - И еще под занавес можно увести у них чемоданы. Все должно иметь красивый конец.

Затем они перешли к чисто профессиональным деталям. Обсудили еще, как взять приличную кассу в Линце. Пан Лейбович облюбовал ее со своей гоп-компанией, и теперь им была необходима помощь господина Мейера. Они быстро поладили насчет процентов, и господин Мейер сообщил, что может предоставить надежное укрытие в Шпитальзее на прекрасной вилле; действительно надежное место и особо охраняемое. В окрестностях можно совершать туристические прогулки. В дамском обществе.

Конгресс продолжал свою работу весьма успешно, пражские девицы шептались, что итальянец ну просто совершенно неутомимый. Господин Мейер предпринял обследование окрестных пивных и наконец осел в погребке "У двух кошек", где бармен качал пиво исключительно для него.

Пан Лейбович после напряженных заседаний отдыхал в номере гостиницы. Перед зеркалом вертелась Черная Мари, скручивая в узел свои роскошные черные волосы, красиво оттенявшие ее белую кожу. Черная Мари не была девкой из дешевого публичного дома, она заботилась о своей репутации и имела постоянных клиентов. Держалась она так, словно была не девка, которую можно заказать, а особа, снисходительно дающая аудиенцию. Она знала себе цену, хотя и встречалась с паном Лейбовичем всякий раз, когда сей выдающийся муж появлялся по делам службы в Праге. Надо заметить, что в отличие от подруг по ремеслу, бродивших по панели, Черная Мари не закладывала своих клиентов полиции. Она была недешевой, зато надежной подругой и ценила не столько свое ремесло, сколько развлечение. И еще она знала, что шикарный пан Лейбович не простит предательства и зарежет ее нежно и профессионально.

Уложив волосы, Черная Мари вернулась в постель к Лейбо-вичу. Обняв его, она шепнула:

- Господи Иисусе, стоит тебе, каналье, сверкнуть своим бриллиантом, как все женщины теряют голову.

Пан Лейбович подарил ей еще одну свою улыбку, а Мари сладостно зажмурилась и почти не дышала. Когда оба они снова смогли перевести дух и обрели дар речи, Мари озабоченно проговорила:

Слушай, мне очень нравится, что ты придумал с этим конгрессом, но что касается Вацатко, то для него это не очень подходит...

Почему не подходит? - нахмурился Лейбович, и бриллиант его разом потух. - У меня на него зуб, мне надо рассчитаться с ним.

Ему, конечно, следует поддать жару, но часы - это слабовато. И могу поспорить: он сразу цапнет за руку того, кто полезет к нему в карман за часами, - будь это кто из Вены или из Рима. Не такой уж он вахлак.

А что ж он такое? Подумаешь, тоже мне ченстоховское чудо, - брюзгливо проворчал Лейбович. Девчонка портила ему упоительнейшее представление о мести пражскому пану советнику, особенно приятно было насолить именно ему.

- Не чудо. Но если хочешь знать, я очень даже хорошо могу вообразить себе бабу, которая от него сойдет с ума. В нем есть что-то такое, от чего бабы заводятся... Понимаешь, что значит завестись? Нет? Ладно, скажу по-другому. По нему видно, что он еще молоток, и девчонки могут влопаться в него. Теперь понимаешь, что я о нем думаю?

- Тебя, значит, отобьет? - зловеще процедил Лейбович.

Черная Мари заворковала, как горлинка, и заставила своего проклятого кавалера сверкнуть бриллиантом. И успокоила:

- У тебя никто не отобьет девку, даже сам господь бог.

Лейбович торопливо перекрестился. Он ведь был из Кракова, а там народ весьма набожный.

- А ежели кто может свести девку с ума, в нем, значит, еще крепкий корень, пускай он даже в годах, - глубокомысленно протянула Мари. - Так что красть у такого часы - это слабо. Я попробовала бы поставить Вацатко на колени другим способом. Чтоб о нем написали все какие ни есть газеты на всем белом свете. Но из этого ничего не выйдет, потому что он меня знает.

Пан Лейбович вскочил с постели в чем был и с немым восторгом уставился на Мари.

- Бесценная! Ты придумала фантастическую вещь!

Он снова улегся в постель, нежно привлек к себе Мари, и она снова прямо-таки утонула в сиянии его зубов.

Вацатко давно сидит у меня в печенках, - задумчиво протянул Лейбович. - Само собой, часы - это слабовато. Решено, я беру его на себя.

Господи Иисусе, не смей! Он знает тебя как облупленного вместе с твоим проклятым бриллиантом!

- Не боись, у меня найдутся надежные люди.

Пан Лейбович самодовольно засмеялся. Да, как ни дуйся, как ни изворачивайся, но если ты не последний дурак - спроси совета у женщины. Женщины устроены немного иначе, чем мужчины, видимо, для того, чтобы выдавать другие идеи.

Он протянул руку к ночной тумбочке и налил два полных бокала пенистого вина.

На другое утро господа покинули Прагу. К лесенке прибегать не пришлось - никто, абсолютно никто их не беспокоил. Приходили лишь несколько человек из воровского мира получить задание, да приводили к пану Лейбовичу некоего Мрачека по прозвищу Смык, обладателя удивительно нежных пальцев, за спиной которого была исключительно богатая практика. Однажды он вел себя крайне непристойно в борделе "На курьих ножках" и не пожелал платить. Метрдотель Эман собственными эуками вынес и выкинул его на свежий воздух. Во время этой экзекуции, несмотря на то что Смык был пьян в дупель, он ухитрился вынуть из кармана метрдотеля бумажник с выручкой за весь вечер, чем и прославился. Так что вытащить карманные часы у какого-нибудь толстяка, на которого ему укажут в Париже, для Смыка было раз плюнуть.