04-Версии истории (Сборник) - Сергей Абрамов

— Не строже, чем сейчас, — улыбнулся Смотритель. — А сейчас мои оценки вашего с Уиллом творчества весьма высоки, как вы заметили.

— Заметила, — согласилась Елизавета. — И считаю их за вышенными.

— Почему?

— Потому что все, что мы здесь придумываем, — не более чем игра. Увлекательная — да, интересная — да, результат пока неплох — тоже да. И не исключаю, что пьесу поставят на театре и зрители придут… Но вряд ли сочиненное нами останется надолго. Именно потому, что это — игра. Не всерьез.

А вот и то, чего дожидался Смотритель. Казалось бы, опять прозвучало очередное ключевое слово: на сей раз — игра. Но Смотритель не только не услыхал его с прописной буквы, как произносил сам…

(а за многие выходы в глубокое прошлое он научился интонационно различать прописные и строчные буквы. Вавилон, Рим, Иудея, Египет… Там уж как скажут, так ребенку слышно: прописная!)…

но оно в устах Елизаветы несло весьма уничижительный смысл. Стало быть, не надо искать в ее действиях чего-то таинственного, необъяснимого. Все и впрямь мило и невинно, аргументы Смотрителя верны.

И все же счел нужным поправить себя: пока верны…

— Я все записал, — сообщил Шекспир, прерывая как диалог Смотрителя с Елизаветой, так и его диалог с самим собой.

— У тебя с собой все записи? — спросил Смотритель.

— Все, конечно.

— Дай-ка их мне. Я вызову переписчика: пусть сдублирует. Береженого Бог бережет… — Забрал довольно пухлую уже пачку листов, поинтересовался: — Продолжим? Силы есть? Желание не пропало?

— Нет, — сказала Елизавета. — Я даже не устала ни ка пельки.

А Шекспир спросил:

— Можно я сначала стих прочту?

— Чей? — удивился Смотритель.

Уж чего-чего, а любви Уилла к поэзии Смотритель не ожидал.

А тот и вовсе огорошил:

— Собственный, — скромно потупился он. — Я его для Елизаветы сочинил.

— Когда? — настаивал вконец ошеломленный Смотритель.

Воистину чудны дела твои, менто-коррекция! Или это вовсе не ее дела?

— Да вот сейчас прямо. Записал первый акт, а потом как-то вдруг сочинилось. Никогда не думал даже, а тут… Может, плохо? Послушайте, я ведь это… впервые… и рифма слабая… — Он всмотрелся в привычно корявые строки. Начал: — Избави Бог, меня лишивший воли, чтоб я посмел твой проверять досуг, считать часы и спрашивать: доколе? В дела господ не посвящают слуг. Зови меня, когда тебе угодно, а до того я буду терпелив. Удел мой ждать, пока ты не свободна, и сдерживать упрек или порыв. Ты предаешься ль делу иль забаве, — сама ты госпожа своей судьбе. И, провинившись пред собой, ты вправе свою вину прощать самой себе…[4]

Он поднял глаза от листа. Жутковато было увидеть, но в них читался собачий страх: не ударят ли? Уилл сделал несанкционированное и опасался реакции. Черт, черт, черт, неужели он считает графа хозяином?..

Елизавета молчала — потрясенная то ли услышанным вообще, то ли тем, что услышанное обращено к ней. Похоже, ей никто никогда не посвящал стихов. А она кому-нибудь посвящала?..

Впрочем, последний вопрос — не к месту! Молчание затягивалось, и Смотритель решил нарушить его.

— Всего две строки, Уилл, всего две… Можно я подарю их тебе?.. — И, не дожидаясь ответа, досказал то, что не написал (не додумался? Не увидел?) Шекспир: — В часы твоих забот иль наслажденья я жду тебя в тоске — без осужденья… Пусть это будет сонетом, ты не против?

9

Потом Смотритель смог проанализировать написанное Шекспиром и оценить беспристрастно — без дурацкой завесы восторга (тоже, надо признать, дурацкого), замешенного, как уже стало привычным, на удивлении, без ложной завесы этой, что не дает с ходу увидеть неявное, не бросающееся в глаза, нерезкое и далее — по списку: не, не, не…

Во-первых, рифма хромала, да, прав самокритичный Уилл. Во второй катрене слова liberty и injury не рифмуются никак.

(В сборнике сонетов Шекспира, читанном Смотрителем, рифма была той же, но всемирное и всевременное восхищение гением автора от этой милой небрежности не уменьшилось. Так что Уилл в своей самокритичности прав — в данный момент, а в масштабах Истории — совсем неправ. Бывает)…

Там же вторая и четвертая строки ритмически не совпадают. Еще: порядок рифмовки не соответствует классической форме сонета.

Да и не сонет вовсе написал Уилл! Стихотворный текст стал сонетом…

(в английском — шекспировском! — варианте)…

только когда Смотритель нагло добавил к нему две положенные строки. Положенные по правилам стихосложения (со-нетосложения), привнесенным в поэзию именно Шекспиром, и, следовательно, положенные по Истории, ибо между делом (буквально — между!), прямо в кабинете графа Шекспир легко, играючи просто, сотворил свой сонет номер пятьдесят восемь…

(пусть даже без двух заключительных строк)…

и Смотрителю было, увы, невдомек: нарушен Миф или нет…

(пятьдесят восьмой по порядку в сборнике стал первым по написанию)…

скорректирована История или осталась нетронутой. Невдомек ему было, поскольку стерва История не дала точных сведений о том, когда какой именно сонет был написан Потрясающим Копьем. Да более того! Когда, в каком году (или в какие годы) он их все написал — тоже не дала. Как никто из шекспироведов понятия не имел, кому он их посвящал. Загадка!

А вот вам и разгадка: девушке по имени Елизавета, ставшей причиной поэтического виража.

И от Смотрителя теперь зависит: узнает мир разгадку или она так и пропадет в веках.

Смотритель-то понимал, что ничего от него не зависит — ни теперь, ни потом, что второе, то есть пропажа разгадки в веках, — безальтернативно. Увы. Но менто-коррекция — это, знаете ли, штука посильнее всего творчества Потрясающего Копьем! (Замечание к случаю.)

— Это правда мне? — тихо-тихо спросила Елизавета. Казалось: еще секунда — и она заплачет. То ли от счастья, то ли от восхищения.

Утверждение Шекспира, что она — прототип Катарины из его «Укрощения»…

(шекспировского, а не «бродячего» варианта)…

уже не казалось Смотрителю правдивым. Наврал Уилл. Захотел привлечь нравящуюся ему даму к совместной работе, а проще говоря, почаще и подольше быть с ней рядом, и — придумал причину. Для графа Монферье. Чтоб не сопротивлялся. А причина оказалась куда более веской и убедительной, нежели думал наивный Уилл. Это раз. А два — это тот факт, что Елизавета ничуть не похожа на сочиняемую ими Катарину. Внешне — мягкая, скромница, даже застенчивая иногда. Вот как сейчас! Просто Бьянка, а не Катарина!.. Но Смотритель предполагал, что под внешним живет внутреннее, невыпускаемое наружу (пока?), а именно: властный и во многом, видимо, мужской характер. И пример неподалеку существует: Ее Величество Елизавета из династии Тюдоров… И когда будет надо, этот характер себя проявит. Как, впрочем, проявляет он себя (постоянно!) у Ее Величества. Та, в отличие от ее юной заочной последовательницы и тезки, ну о-очень жесткого своего характера и не скрывает. Скорее наоборот.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});