Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Брэм Стокер

– Не слыхали ли вы, Джеффри, что дьявол не может войти в церковь, из-за креста на ней или в ней?

– Я, кажется, слыхал, – ответил я, улыбаясь на веселость, искрившуюся в его сверкающих глазах.

Мягкие звуки органа среди безмолвной атмосферы, наполненной ароматом цветов, быстро привели меня в торжественное настроение, и, опершись на решетку алтаря, в ожидании невесты я в сотый раз принялся дивиться необыкновенно гордому виду моего товарища, когда он со скрещенными руками и поднятой головой рассматривал украшенный лилиями алтарь и блестевшее Распятие над ним; его задумчивые глаза обнаруживали странное смешение благоговения и презрения.

Я помню хорошо один случай, происшедший при внесении наших имен в книгу. Когда Сибилла, это видение ангельской красоты, в ее белом подвенечном платье, подписывала свое имя, Лючио наклонился к ней.

– Как старший шафер, я требую старинной привилегии! – сказал он и поцеловал ее слегка в щеку.

Она ярко вспыхнула, потом вдруг мертвенно побледнела и с подавленным криком опрокинулась без чувств на мои руки. Несколько минут прошло, прежде чем она пришла в сознание, но она успокоила мою тревогу и смятение подруг, и, уверив нас, что это пустяк, ничего больше, как влияние жаркой погоды и волнения дня, она взяла меня под руку и спустилась, улыбаясь, с бокового придела храма, сквозь блестящие ряды ее завистливых светских подруг, из которых все жаждали ее счастия не потому, что она выходила замуж за достойного и одаренного человека, – в этом не было бы причины для зависти, – а просто потому, что она выходила замуж за пять миллионов фунтов стерлингов. Я был приложением к миллионам – ничем больше. Она держала высоко и надменно свою голову, хотя я почувствовал, что она дрожала, когда громоносные звуки свадебного марша из «Лоэнгрина» торжественно полились в воздухе. Всю дорогу она ступала по розам, я также вспомнил это… потом! Ее атласный башмачок давил сердца тысячам невинных созданий, которые наверно были много дороже Богу, нежели она; маленькие безобидные души цветов, чья задача жизни, сладостно исполненная, была создавать красоту и теплоту своим чистым существованием, умирали, чтоб удовлетворять тщеславие одной женщины, для которой ничего не было святого! Но, признаюсь, я был еще в моем безумном сне и воображал, что умирающие цветы были счастливы погибнуть под ее ногой.

После церемонии все гости съехались в доме графа Эльтона, и в разгаре болтовни, еды и питья мы – моя новоиспеченная жена и я – уехали среди расточительной лести и добрых пожеланий наших «друзей», которые, зарядившись самым изысканным шампанским, сделали вид, что были искренни. Последним лицом, простившимся с нами у дверец кареты, был Лючио, и при расставании с ним я почувствовал печаль, не выразимую словами. С самого часа рассвета моего счастия мы были почти неразлучными товарищами. Я был обязан своим успехом в обществе, всем, даже моей невестой, его умению и такту, и хотя я получил теперь в жизненные партнеры самую красивую женщину, я не мог смотреть на временную разлуку с моим талантливым и блестящим другом без острой боли личного страдания среди свадебного веселья.

– Мои мысли с вами обоими во время вашего путешествия, – сказал он. – А когда вы вернетесь, я буду одним из первых, чтобы поздравить вас с благополучным возвращением домой. Ваш house-party «Прием гостей (англ.).» назначен на сентябрь, мне помнится.

– Да, и вы будете самым желанным гостем из всех приглашенных, – ответил я задушевно, пожимая ему руку.

– Фи, стыдно! – возразил он, смеясь. – Не кривите душой, Джеффри! Не собираетесь ли вы пригласить принца Уэльского, и будет ли кто-нибудь более «желанным», чем он! Нет, я должен занять третье или четвертое место в списке, где помещена королевская особа. Мое владение, увы, не Уэльс, и престол, на какой я мог бы претендовать, – если бы кто-нибудь нашелся мне помочь, но у меня никого нет, – далеко удален от престола Англии.

Сибилла ничего не говорила, но ее глаза были устремлены на его красивое лицо и прекрасную фигуру со странным вниманием и задумчивостью, и она была очень бледна.

– Прощайте, леди Сибилла! – ласково прибавил он. – Желаю вам всех благ. Нам, остающимся здесь, ваше отсутствие покажется долгим, – но вам… Ах, любовь дает крылья времени, и то, что для обыкновенного человека будет месяцем скучной жизни, для вас будет упоительным мгновением. Любовь лучше богатства, я знаю, вы уже это открыли, но я думаю и надеюсь, что вам предназначено узнать это совершеннее и полнее. Думайте иногда обо мне. Au revour.

Лошади рванулись; горсть риса, брошенная идиотом из общества, присутствующим всегда на свадьбах, с треском ударилась о дверцы и крышу кареты, и Лючио отступил назад, делая прощальный знак рукой. Мы видели его до последней минуты: его высокая статная фигура выделялась на лестнице дома графа Эльтона, окруженная ультра-светской толпой… Там стояли подруги невесты, в светлых платьях и живописных шляпах, – молодые девушки с возбужденным видом; каждая из них, без сомнения, страстно желала, чтоб настал день, когда и она приобретет себе такого же богатого мужа, каким был я… Свахи-маменьки и злые старые вдовы показывали драгоценные кружева на своих объемистых бюстах и сверкали бриллиантами… Мужчины с белыми бутоньерками, приколотыми к их безупречно сидящим фракам;

Слуги в ярких ливреях и обычная уличная толпа праздных зевак, – вся эта куча лиц, костюмов и цветов столпилась перед портиком из серого камня, и посреди мрачная красота лица Лючио и блеск его горящих глаз делали его выдающимся предметом и главным центром притяжения. Карета повернула за угол, лица исчезли, и Сибилла и я поняли, что отныне мы остались одни – одни, чтобы стать лицом к лицу с грядущим и с собой и чтобы учить урок любви… или ненависти… вместе навсегда.

XXVI

Я не могу отдать себе отчета в медленно или быстро пронесшихся призрачных событиях, в тех безумных днях или неделях, которые промелькнули и постепенно привели меня, наконец, к тому времени, когда я очутился скитающимся, онемелым и убитым, с болью в сердце, у берегов швейцарского озера – маленького темно-синего озера, с такою же мыслью в своей глубине, какая отражается в детских серьезных глазах.

Я смотрел вниз, на чистую сверкающую воду, почти не видя ее; снежные вершины гор, окружавших озеро, были слишком высоки для моей души, раздавленной как бы под тяжестью обломков кораблекрушения и развалин. Каким безумцем я был, веря, что на свете может существовать такая вещь, как счастье!

Горе глядело мне в глаза – горе, продолжающееся всю жизнь, и от которого избавление лишь смерть. Горе! Это слово, подобно адскому стону, было произнесено тремя страшными призраками, однажды нарушившими мой покой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});