Чего же ты хочешь? - Всеволод Анисимович Кочетов

тем, что творчески осваивает русское живописное наследие, поэта Савву Богородицкого — представителя, если так можно выразиться, современного неорусофильства, истинного россиянина, богатыря, былинного гусляра и песенника. Согласился в конце концов Александр Максимович позвать и дочь Алевтины Григорьевны — Ию.

— Она эффектна, — рассуждал он вслух. — Если захочет, может быть весьма экстравагантной, что иностранцам всегда нравилось и нравится.

— Но она и опасна, Саша, — заметила Алевтина Григорьевна. — Может статься так, что все они примутся за ней ухаживать и в центре стола окажешься не ты, а она.

— Глупости! — не согласился Александр Максимович. — Как то есть она, а не я? Им нужен я, я, нужны разговоры со мной, со мной, им интересны мои взгляды, мои воззрения. А не абрисы какой-то московской девчонки. Таких у них у самих косяки.

В условленный день и в условленный час намытая, прибранная квартира Зародовых наполнилась праздничным шумом. Несмотря на то, что на улицах было еще светло, в комнатах горели все огни, включенная радиола, которую Александр Максимович привез из Японии, сама меняла пластинки. Рядом с нею — на смену ей — стоял магнитофон, привезенный Александром Максимовичем из Нью-Йорка. Алевтина Григорьевна непрестанно пролетала по коридору от кухни к столовой и обратно, то заглядывая в кастрюли, то окидывая еще одним взглядом тщательно сервированный стол. У плиты на кухне орудовали две старые тетки Александра Максимовича. Одна из его племянниц в белой наколке и белом передничке готовилась к тому, чтобы ходить среди гостей с подносом, уставленным бокалами и рюмками, и предлагать коньяк, водку, минеральную воду, виноградный сок. Она волновалась.

— Неужели ты, голова садовая, — инструктировал Александр Максимович, — никогда не видела в кино, в заграничных картинах, как это делается? Идешь, улыбаешься, говоришь несколько нараспев и негромко: «Коньяк, ликер, минерал уотер».

— Слегка покачиваешь бедрами, — добавил Генка.

— Это не обязательно, — сказала Алевтина Григорьевна.

— Нет, это необходимо, — настаивал Генка. — Всегда надо стремиться воздействовать на комплекс чувств.

Начали раздаваться звонки у дверей. Отворял Генка, гостей же встречал сам Александр Максимович.

Первой пришла Ия.

— Я подумала, что, может быть, надо в чем-то вам помочь, — сказала она, скидывая легкий плащ, на который уже сменила демисезонное пальтишко, потому что на улице, несмотря на то, что была еще только первая половина мая, установилась очень теплая, приятная погода.

— Нет, нет, тут у всех свои четкие обязанности, — ответил Александр Максимович. — Ты будь в телевизионной. — Он не решился при Ие сказать в «ситингрум». — Как будут приходить, предлагай свои услуги переводчицы.

— Слушаюсь. — Ия сделала книксен.

За нею явились Свешниковы — Антонин и Липочка.

— Ия! — обрадовалась Липочка. — Ты здесь? Как замечательно! А я полагала, что не будет ни одной знакомой души. Приготовилась к скуке. У меня ведь… вернее, у нас с Антониной… этих иностранцев среди знакомых — десятки. В общем, они довольно однообразны. Верно, Антонин?

Свешников, как обычно, изображал из себя гениального чудака. Он втягивал руки в рукава пиджака так, будто рукава ему коротки, отчего плечи у него все время были в странном движении и голова тоже двигалась; он улыбался, ходил вдоль стен, рассматривал разношерстные абстрактные картинки, навезенные Александром Максимовичем со всего света, благо стоили они сущие гроши на толкучках Парижа и Лондона.

Шумно, окая, старательно отирая подошвы башмаков о коврик в передней, вошел поэт Савва Богородицкий. Шубы на хорьках на нем уже не было, бобровой шапки с бархатным верхом тоже. Синтетическое пальтецо с пряжками из металла «под медь» на плечах, на рукавах, на поясе, демократическая кепочка, из-под которой торчали его овсяные кудри, расшитая холщовая косоворотка.

— Здравствуйте, дорогой хозяин! — Он потискал руку Александру Максимовичу. — Не ошибаюсь если, Борис Кондратьевич? Слышал про вас, слышал. Знаю.

— Александр Максимович, — поправил дорогой хозяин.

— И то! — Богородицкий слегка стукнул себя пальцем по лбу. — Известь в извилинах. Не тридцать годков, не двадцать. — Раскинув широко руки, он пошел к Свешникову, обнял. — Брат ты мои любезный, Антонин! И прекрасная муза его, Олимпиадушка!

Пришел крупный знаток старого русского искусства, представляя которого Александр Максимович назвал лишь имя и отчество: «Иван Лаврентьевич», — подчеркивая этим, что знаток искусства настолько всем известен, что называть его фамилию просто даже и неприлично.

Последними, как, собственно, и положено тому быть, прибыли гости. Они пропустили вперед приятно улыбающуюся Порцию Браун. Следом вошел Сабуров, за ним Клауберг, четвертым был Юджин Росс. Замыкала группу сотрудница «Интуриста».

«Ситингрум» наполнилась шумом, восклицаниями, дымом сигарет; племянница в наколке и переднике понесла свой поднос и, задыхаясь от волнения, почти шептала: «Коньяк, вотер-минер…» Но такого ее состояния никто не замечал, кроме Александра Максимовича, который успел шепнуть:

— Улыбайся, ослиха!

Все брали с ее подноса рюмки и бокалы, толпились, осваивались в новой обстановке. Переводчики были не нужны, вся группа, представляющая лондонское издательство «New World», превосходно говорила по-русски.

Пошушукавшись с Александром Максимовичем, сотрудница «Интуриста» хлопнула в ладони и сказала:

— Господа, хозяин дома хочет вам представить очень известного русского художника господина Свешникова!

— Да, да, господа! — засуетился Александр Максимович, подталкивая вперед упиравшегося Антонина. — Это большой русский мастер. Он еще молод, но он еще…

— Будет старым! — добавил Генка.

Лицо Александра Максимовича дернулось, но, поскольку все засмеялись, он тоже улыбнулся.

— Это мой сын, — сказал он, кивнув на Генку, — Как видите, мои усилия не дали должных плодов — я оказался неважным воспитателем.

— Антонин Свешников, — заокал Богородицкий, — певец России, ее природы, ее красоты, истории. Он самобытен, самоцветен, искрометен.

— Будет, будет вам, — засмущался Свешников. — Господа, вы лучше обратите внимание на господина, говорящего это. Господин Богородицкий — поэт, мыслитель, гражданин. Он…

Липочка незаметно дернула Антонина за пиджак сзади.

— Да что там говорить! — поспешно закончил Свешников и почесал у себя, за ухом.

Александр Максимович еще раз представил Ивана Лаврентьевича, осанистого бородача в несколько старомодном просторном костюме. Иван Лаврентьевич сказал, что он будет рад, если сможет чем-либо услужить людям Запада, так заинтересованным в том, чтобы искусство Советской России стало достоянием человечества.

— А теперь, — сказала представительница «Интуриста», — свою группу хочет представить господин Клауберг, профессор, доктор искусств.

— Да, да, — сказал Клауберг, приняв солидный, профессорский вид. — Господин Умберто Карадонна — итальянец, представитель страны, подарившей миру чудеса живописи, скульптуры, архитектуры. Он с детства увлекался Россией, ее искусством. Среди нас он самый большой специалист в этой области. Поэтому, господа, несколько нарушив этикет, я и называю его раньше мисс Браун. Она да и вы все любезно простите мне это. Мисс Браун со школьной скамьи изучает Россию. Она, как видите, молода, но ее знания ценят самые маститые русоведы. Дальше — господин Юджин Росс.