Имам Шамиль - Шапи Казиев

Отъехав версты две, Хаджи-Мурад спешился у родника, чтобы совершить омовение и помолиться со своими нукерами. Закончив намаз, он вскочил на коня и вдруг спросил начальника конвоя, мусульманина: почему тот не молился вместе с ними?

Урядник не нашелся что ответить и попробовал отшутиться. Хаджи-Мурад переменился в лице, и глаза его вспыхнули тем особенным огнем, который наводил ужас на его врагов. «Не грех убить такого неверного, как ты!» — крикнул Хаджи-Мурад и выстрелил в урядника из пистолета. Тот упал замертво. Другой конвойный был убит нукером Хаджи-Мурада. Затем, не дав опомниться остальным конвойным, горцы пустили коней в галоп. Казаки бросились следом, но беглецы, отстреливаясь, оторвались уже далеко и во весь опор мчались в сторону гор.

Когда о бегстве Хаджи-Мурада стало известно в Нухе, растерянный Бучкиев помчался в Тифлис, а Карганов спешно организовал погоню.

На поимку беглецов были брошены все силы, по уезду разосланы тревожные караулы, а из окрестных владений была мобилизована милиция.

Хаджи-Мурад, застрявший в болотистом месте, был настигнут на следующий день шушинской и нухинской милицией.

После перестрелки Хаджи-Мурад и его нукеры укрылись в небольшой роще, залегли в вырытой кинжалами яме и отгородились убитыми лошадьми.

Тем временем рощу окружали все новые толпы преследователей. Среди них был и Хаджи-ага, горевший желанием отомстить Хаджи-Мураду: однажды тот разбил его отряд и вынудил бежать из Элису, которым Хаджи-ага правил после Даниял-бека.

Окружением руководил майор Туманов. На его предложение сдаться Хаджи-Мурад ответил бранью и пулями. Туманов пошел на приступ, но был отбит. Бой продолжался более пяти часов, осажденные затыкали раны лоскутами и продолжали отстреливаться, пока оставались пули и порох. Наконец пальба смолкла. Чтобы убедиться, что беглецы мертвы, в их сторону погнали стадо коров. Когда стадо спокойно прошло небольшой лес, милиционеры решили, что все кончено, и с радостными криками ринулись к последнему укреплению мюридов. Но вдруг навстречу им выпрыгнул окровавленный Хаджи-Мурад с саблей в руке. Храбрец был ранен четырьмя пулями, но успел нанести несколько страшных ударов, пока не был изрублен сам. Та же участь постигла еще двух мюридов. Остальные двое были сильно изранены и взяты в плен.

Перед смертью отважный мюрид усмехнулся в лицо врагам: «Вы смогли меня убить, но не смогли победить».

Сообщение Бучкиева о бегстве Хаджи-Мурада изумило Воронцова до крайности. Выговаривая капитану за преступную халатность, наместник мысленно представлял себе, как будет разгневан государь, доверивший Хаджи-Мурада его попечению.

Но вскоре явился Аргутинский, который объявил о поимке и гибели Хаджи-Мурада и обещал, что скоро отрубленная голова его будет доставлена в Тифлис.

Когда тела Хаджи-Мурада и его мюридов привезли в Нуху, почти все население явилось к дому уездного начальника, чтобы увидеть тело великого человека. Многие были опечалены, но большинство ликовало. В духанах до утра били в барабаны, звучала зурна и слышались крики «ура!».

29 апреля 1852 года Воронцов, сообщая о случившемся Барятинскому, писал: «…Только одна возможность освобождения его семейства и то ложное положение, в которое он был у нас поставлен, вынудили его на роковой для него поступок. Он умер храбрецом. С четырьмя пулями в теле, шатаясь, он с одним из своих людей бросился с шашкой в руке вперед и был изрублен саблями и кинжалами. Пять голов были отправлены в Нуху, а голова Хаджи-Мурата будет прислана сюда, где Андреевский хочет ее препарировать и отослать в Академию. Посылаю Вам два оттиска печатей, найденных на его трупе. Это будет предметом любопытства для Ваших ученых».

Возможно, на решение Хаджи-Мурада повлияло и письмо Шамиля, полученное им незадолго до побега. В нем, в частности, говорилось: «Поклон и мир. Желаю твоего возвращения… Я забыл нашу ссору и все прощаю. Состояние твое велико. Русские не могут дать тебе столько. Я не трогал его и оно твое. Обещаю возвратить все, что отобрал прежде. Если не приедешь, то единоверцы станут жалеть о том…»

Когда голову Хаджи-Мурада, в сосуде со спиртом, доставили в Тифлис, кое-кто требовал насадить ее на шест и выставить на базаре для всеобщего обозрения. Воронцов счел это неприличным и передал страшный трофей в полицию. Но полицеймейстер предпочел поскорее передать голову в госпиталь. Там она была выставлена на анатомическом столе, а затем ее препарировал доктор Андреевский, чтобы затем отправить череп в Петербург.

В столице череп был представлен начальству, а затем передан профессору Пирогову, у которого уже имелось несколько подобных препаратов.

Видимо, череп Хаджи-Мурада представлял не научную, а лишь политическую ценность, потому что в скором времени оказался в Кунсткамере — музее природных чудес и прочих редкостей, в запасниках которого хранится в коробке и по сей день. Хотя по христианским и мусульманским канонам череп следовало бы возвратить в могилу его бывшего обладателя.

Могила Хаджи-Мурада находится недалеко от Нухи. Она стала зияратом — почитаемым местом.

Граф Толстой на Кавказе

Молодой Лев Толстой жил в Петербурге обычной жизнью отпрысков знатных родов. Кутежи и головокружительные романы он предпочитал скучной учебе в университете, который так и не окончил. Он мечтал стать comme il faut (комильфо), но ему не хватало раскованности и внешнего лоска. Он искал удачи в картах — семейном пристрастии Толстых, но чуть было не лишился родового имения. Катастрофический проигрыш вынудил его оставить дорогостоящий свет, чтобы поправить дела скромной жизнью в провинции.

Он хотел было удалиться в Ясную поляну, имение матери — урожденной княжны Волконской, но брат Николай, служивший на Кавказе, уговорил его приехать к нему.

Толстой попал на Кавказ в 1851 году, когда драма Хаджи-Мурада приближалась к трагической развязке. «Людям, не бывавшим на Кавказе во время нашей войны с Шамилем, трудно представить то значение, которое имел Хаджи-Мурат в глазах всех кавказцев,— писал Толстой в дневнике.— И подвиги его были самые необыкновенные… Везде, где бывало жаркое дело… везде был Хаджи-Мурат. Он являлся там, где его не ожидали, и уходил так, что нельзя было его полком окружить».

В Кизляре Толстой окунулся в новую жизнь. Здесь всегда ждали набегов, обменивали пленных, гордились экзотическими трофеями и ждали заслуженных наград. Геройского вида ветераны потрясали воображение рассказами о битвах с Шамилем, а бедовые казачки кружили голову своей полуазиатской красотой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});