Заблудившиеся - Андрей Борисович Троицкий

продать. Бери любые деньги. Я ему говорю: деньги — навоз. Отдай смокинг. И тут он заплакал. Смокинг ему, правда, очень подходил, но и картина — будь здоров.

Сухой вытер лоб ладонью.

— Так-то. Искусство требует жертв. Ушел он от меня сегодня ночью в одних трусах, но с картиной.

Грищенко представил себе известного банкира Льва Антоновича Федоскина, крадущегося темными коридорами и лестницами пансионата в нижнем белье с картиной под мышкой, и ему стало смешно.

— Я подумал, такую картину я еще нарисую, а вот смокинг от Диора мне век не видать, — продолжал Сухой. — Как думаешь?

— Черт его знает, — Грищенко почесал затылок, ему очень хотелось сказать Сухому какую-нибудь гадость. — Картина, как ни крути, произведение искусства, дыхание мастера. Выдохнул и нет его. А смокинг что? Тряпка, приличная, правда, но все равно тряпка.

— А, брось ты, — отмахнулся Сухой. — Завидуешь, так и скажи.

— Что сделано, то сделано, чего обсуждать, — ответил Грищенко и подумал, что художнику, конечно, известна подлинная цена собственных произведений. Сделка со смокингом, безусловно, коммерческая удача Сухого, если вся эта история не выдумана от начала до конца.

— Ладно, — Петр Максимович откашлялся в кулак. — Мне идти надо, опаздываю к завтраку, заходи позже, поболтаем.

— Подожди, у меня разговор к тебе, — Сухой загородил дорогу. — Только о тебе подумал, смотрю, ты идешь. На ловца бежишь.

Неожиданно Сухой быстро шагнул назад, приложился к бутылке, запрокинув лицо вверх, и сделал большой глоток.

— Для бодрости, — пояснил он и снова приблизился на шаг.

* * *

Грищенко подумал, что вот сейчас Сухой попросит у него денег в долг. Чтобы отвязаться от художника, Петр Максимович был готов выделить ему некоторую сумму. Сухой неизменно возвращал деньги в срок. Это было единственное достоинство художника, известное Грищенко.

— Ты там был? — Спросил Сухой напряженным голосом.

Петр Максимович не сразу понял, о чем идет речь, а, догадавшись, чуть не застонал, как от острой зубной боли. Дальнейший разговор обещал затянуться, значит, он не успеет на завтрак и в буфет, скомкает себе все утро. Грищенко сделал вялую попытку вырваться, но понял, что обречен. Раскинув руки в стороны, Сухой стоял на дороге, как изваяние, и в упор таращился на него близко сидящими глазами, горящими, как угольки.

Петр Максимович заметил, что в противоположном конце коридора появилась женщина, ведущая за руку ребенка. Экстравагантный вечерний наряд Сухого, бутылка, которую он теперь угрожающе держал за горлышко, должны были произвести на соседей по коридору странное, невыгодное впечатление. Грищенко решил: будет лучше отвести Сухого в тот самый холл на полдороге к его номеру, что вечно пустовал, и продолжить беседу там. О том, чтобы пригласить художника к себе в номер, и речи быть не могло. Сухого потом не выставишь, чего доброго он и спать там завалится в своем смокинге.

Женщина с ребенком приближалась, и Петр Максимович, наконец, узнав ее, издали раскланялся и, подхватив Сухого под руку, повел ей навстречу, усадил в ближайшее кресло в холле, сам приземлился на точно такое же кресло через журнальный столик. Проходя мимо, женщина посмотрела на Грищенко с удивлением. Он попытался улыбнуться.

Это была домашняя воспитательница младшей дочери биржевого спекулянта Сидельникова, хорошего знакомого Петра Максимовича. Женщина безвылазно жила здесь с ребенком и, видимо, скучала. Вот вчера вечером стучалась в номер Грищенко, просила спичек. Подумав минуту, Петр Максимович решил отказаться от ее общества. Не было настроения.

— Так ты там был?

Сухой поставил бутылку на журнальный столик и наклонился вперед, сведя глаза на переносице.

— Собственно, ходить-то я не хотел, но супруга просила составить ей компанию, не мог отказать.

Петр Максимович постарался расслабиться в кресле и снова посмотрел на часы. Завтрак заканчивался. Если попытаться уйти сейчас, Сухой увяжется следом, будет только хуже. Грищенко в расстройстве потер затылок; начинала побаливать голова. Сухой спрашивал о новой выставке своего заклятого врага, первого конкурента на валютном рынке Виктора Постникова, выставке, нашумевшей в Москве.

Сам Сухой, не подававший Постникову руки, естественно, не мог сходить на эту выставку и потому расспрашивал всех знакомых, бывавших там, о вернисаже, названном «Арт-потоп». Вести Сухому приходили неутешительные, выставка действительно имела шумный успех, работы Постникова быстро росли в цене, становясь предметом вожделения богатых коллекционеров.

Сейчас Грищенко жалел, что, поддавшись уговорам Анастасии Николаевны, пошел на открытие экспозиции, начавшееся почему-то ровно в полночь. После трудного дня уставший Грищенко думал о том, как бы побыстрее смотаться оттуда и лечь в кровать. А из экспонатов ему запомнился открытый гроб, в котором задом наперед лежало соломенное чучело с красным пятном на матерчатом лбу. Аналогия проста до пошлости. Грищенко зевал, но именно этот экспонат пользовался успехом.

— Вернисаж как вернисаж, — неопределенно пояснил Грищенко и посмотрел на слюнявое горлышко бутылки. Ему неожиданно захотелось выпить.

— Рассказывай, — потребовал Сухой.

— Да ничего я не запомнил, — признался Грищенко. — Меня провели в какой-то подвал, который все называли музеем. Я должен был там чем-то восторгаться, бурно выражать эмоции. Так у них принято. В смысле принято выражать эмоции бурно. Собралось множество всяких «звезд» и «звездочек», ну, вся эта богемная шобла съехалась. Все хлопали себя по ляжкам, что-то орали, ржали. В общем, все вели себя сообразно своей испорченности и популярности. Честно, я ничего не понял на этой выставке. Но это неважно, там никто ничего не понял. Когда все уже порядочно напились, я сделал пожертвование, и мы с супругой по-тихому улизнули. Никто нашего ухода не заметил, не до того им уже было.

— И много ты пожертвовал? — Сухой выглядел обиженным.

— Мелочь какую-то, уж не помню, — соврал Грищенко, на выставке бизнесмены вроде него сорили деньгами, дать мало показалось неудобным.

— А что за «звезды» там были? — не отставал Сухой.

Петр Максимович назвал несколько имен и услышал, как Сухой заскрипел зубами.

— Да что это за страна, где процветают такие бездари? — Сухой задумчиво отхлебнул из бутылки.

Проклиная себя за мягкосердечие и уступчивость, Грищенко смотрел на часы и думал, почему так: он, всегда ухватистый и решительный в деловых вопросах, остается в быту таким рохлей? Нужно идти к завтраку, купить конфеты жене для подарка, а он вместо этого сидит с этим идиотом Сухим и ведет бессмысленный тягучий разговор.

— Сука он все-таки, — сказал Сухой. — Висельник поганый.

— Кто? — не понял Петр Максимович.

— Постников, конечно, кто же еще. — Сухой тяжело вздохнул. — Талант, Петя, это такая материя…

Подыскивая определение таланта, он описал в воздухе рукой замысловатую траекторию, чуть было не свалил со стола бутылку ликера «Кофейные зерна».

— Талант — это оттуда, — Сухой показал пальцем вверх. — Это от Бога.