Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

Он попытался подойти к дверям, ведущим в Красную комнату, но дворцовые слуги настолько переполошились, что он махнул рукой и ушел, так и не задав ни одного вопроса Зоиль.

Императрица очень утомлена, — таков был единственный вразумительный вывод, какой он смог сделать из высказываний посвященных лиц.

Поскольку с момента, как Нифону перевели в Красную комнату, прошло уже более суток, в подобном известии не содержалось ничего такого, о чем Маниакис не смог бы догадаться сам. Он побрел обратно в свой кабинет, бросая сердитые взгляды на всех, кто попадался ему по пути.

Беспокойство не оставляло его ни на минуту с тех пор, как начались первые схватки; но теперь это было уже нечто большее, нежели простое беспокойство. Его охватила настоящая тревога. Что будет, если он потеряет жену? Поразмыслив, он впал в замешательство, поскольку понял, что испытывает к своей жене лишь малую долю тех нежных чувств, которые питал к ней до того, как их с отцом сослали на Калаврию. Впрочем, он был весьма далек от мысли, что чувствовал бы себя более счастливым без Нифоны.

Маниакис выпил больше, чем обычно, и весь остаток дня чувствовал себя нетрезвым, причем раздраженным и отупевшим одновременно. Наконец он снова направился к дверям Красной комнаты, исполненный мрачной, изрядно подогретой вином решимости так или иначе добиться ответов на свои вопросы. Он был уже на полпути к заветным дверям, когда из-за них донесся страшный вопль, от которого его ноги буквально примерзли к полу. То был голос Нифоны, но такой высокий, дрожащий и прерывистый… Маниакис и представить себе не мог, что подобный вой может когда-либо сорваться с уст его жены. В этом крике слышались мука, смертельная усталость, но в нем было и что-то еще, для чего он не мог подобрать названия. Слово «усилие» казалось ему неподобающим для данного случая, но, пожалуй, оно все-таки было самым точным.

Крик постепенно угас. Маниакису потребовалось время, чтобы собраться с духом и двинуться дальше. Но едва он сделал следующий шаг к запертым дверям, как Нифона закричала снова. Этот визг — вой? вопль? стон? — звучал даже дольше, чем предыдущий, и показался ему гораздо более зловещим.

За дверью также слышался голос Зоиль. Маниакис не разобрал слов повитухи, но тон ее показался ему смутно знакомым. Спустя мгновение он вспомнил, что именно таким тоном понуждал вконец измученного, еле живого степного конька пробежать еще хоть чуть-чуть, когда, преследуемый кубратами, приближался к стенам Видесса. Неужели Нифона сейчас тоже еле жива? Он даже не замечал, что ногти одной его руки глубоко впились в ладонь другой.

Затем Нифона закричала снова. Но этот вопль резко оборвался посередине. У Маниакиса душа ушла в пятки. Ротруда не издавала подобных звуков, когда рожала.

Она упорно молчала все пять или шесть часов, пока длились роды. Может, Нифона испытывает более сильную боль? Или она просто чувствительнее к боли? А может, она в самом деле… едва жива? Осенив себя магическим знаком солнца, Маниакис усилием воли изгнал из своего сознания само слово «смерть».

За дверями царила тишина. Его рука как раз опустилась на дверную ручку, когда из Красной комнаты донесся новый звук. Этот звук был новым в буквальном смысле — негромкий, чуть хрипловатый жалобный плач новорожденного Маниакис где стоял, там и сел. Ребенок жив. Это уже кое-что. Теперь следовало выяснить, как обстоят дела с Нифоной.

Дверь в Красную комнату распахнулась. Оттуда быстро вышла Зоиль и едва не упала, споткнувшись об Маниакиса.

— Величайший! — воскликнула повитуха. Она сама выглядела совершенно изможденной; под глазами темные круги; на одежде темные пятна пота. Отступив на полшага от сидящего на полу Автократора, она тихо сказала:

— Величайший, у тебя родилась дочь.

Маниакис припомнил, как Багдасар говорил ему, что, скорее всего, родится мальчик. Надо будет подпустить магу пару шпилек, мельком подумал он. Потом. Все потом.

— Как Нифона? — спросил он.

— Не хочу лгать тебе, величайший, — ответила повитуха. — Какое-то время чаши весов колебались. Я думала, что придется вызывать хирурга и мага-врачевателя, чтобы первый вскрыл чрево твоей жены и извлек ребенка, а второй попытался залечить ее раны прежде, чем она истечет кровью.

— О Фос! — Маниакис вскочил на ноги и быстро осенил себя магическим знаком солнца.

Умом он понимал, что при родах смерть всегда стоит рядом с роженицей, но все же не ожидал столь жестокого напоминания об этом. Вот еще одна опасность, защитить от которой не могли ни роскошь, ни удобства жизни в дворцовом квартале.

— Не понимаю, откуда у твоей жены нашлись силы превозмочь все и родить самостоятельно, — продолжала Зоиль. — Мне доводилось видеть женщин, которые сдавались и умирали, не вынеся и половины тех мук, через которые прошла она.

— Я могу ее видеть? — спросил Маниакис. На самом деле сейчас у него не было ни малейшего желания входить в Красную комнату: оттуда явственно тянуло отталкивающим острым запахом нездорового пота, нечистот и крови. Но его желания — или нежелания — не имели никакого значения по сравнению со страданиями, через которые пришлось пройти Нифоне.

Тем не менее он испытал облегчение, когда Зоиль отрицательно покачала головой.

— Она сейчас просто не узнает тебя, величайший, — сказала повитуха. — Как только отошел послед, она сразу заснула. Или потеряла сознание, что почти одно и то же. В любом случае я бы предпочла, чтобы пока ты ее не беспокоил. — На лице Зоиль вдруг появилось встревоженное выражение:

— Надеюсь, у твоей супруги нет внутреннего кровотечения. Не думаю, чтобы оно было, поскольку все это время ее пульс оставался ровным и сильным, но… сейчас ничего нельзя сказать наверняка.

Маниакис невольно сжал кулаки. Даже теперь, после родов, Нифона все еще в опасности! Он-то надеялся, что Зоиль успокоит его, но повитуха так и не смогла сказать ему ничего обнадеживающего.

— А нельзя ли мне взглянуть на мою дочь? — задал он следующий вопрос.

На сей раз озабоченное лицо повитухи озарилось улыбкой:

— Это можно, величайший. Подожди немного, я вынесу ее к тебе.

Она снова отворила двери, ведущие в Красную комнату. Отталкивающие запахи резко усилились. Маниакис мельком увидел бледное лицо жены, неподвижно лежащей на кровати; ему захотелось подойти к ней, но он чувствовал, что Зоиль права: отдых сейчас лучшее лекарство для Нифоны.

Повитуха вскоре вернулась с маленьким свертком. Маниакис взял свою дочь на руки. Она показалась ему почти невесомой. Ее кожа была удивительно нежной и тонкой, а темно-голубые глаза смотрели прямо на него. А может быть, сквозь него. Он даже представить себе не мог, что именно она сейчас видит.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});