Добрые люди - Артуро Перес-Реверте

– Что именно кажется вам спорным, мсье?

Коэтлегон пожимает плечами.

– Все кричат об испанской победе, а на самом деле в битве участвовали испанский и французский флот, объединившие усилия против англичан… И вообще, ничего особенного там не произошло.

– Вы говорите «ничего особенного» о битве, длившейся более семи часов, в которой погибли сто сорок один матрос, три командира, шесть офицеров, почти пятьсот моряков были ранены, и это не считая потерь в английском флоте?

– С ума сойти. – Удивление собеседника кажется искренним. – Вы даже цифры можете назвать, мсье. А ведь прошло почти сорок лет.

– Я все это слишком хорошо помню. Я был там.

Ресницы чуть заметно вздрагивают: единственный признак того, что Коэтлегон действительно слышит адмирала.

– Не знал.

– Теперь знаете. Я был лейтенантом на корабле «Король Филипп»… А известно вам, почему мы сражались в пропорции один к четырем? Потому что наши французские союзники, посланные адмиралом Кур де ла Брюйером – на одном из его кораблей и находился, я полагаю, ваш, мсье, родственник, – шли своим курсом, так и не приняв участия в битве и оставив Испанскую армаду в одиночестве в тылу врага.

– Брат моей матери…

«Черт возьми, – думает адмирал. – Я уже сыт по горло этой наглой улыбкой и надменным взглядом. Сыт по горло этим салонным фанфароном с его красной орденской лентой и бесстыдством под маской сухой вежливости, которая никого не обманывает. Раз уж он собрался свести со мной счеты, сейчас самое время».

– Если брат вашей матери рассказывает что-то другое, он лжет, как последний проходимец… А если вы, мсье, на этом настаиваете, то вы – нахал.

Повисает гробовая тишина. Дон Эрмохенес смотрит на своего друга открыв рот. Коэтлегон бледнеет, будто бы кровь отхлынула от лица.

– Я этого вынести не смогу.

– Значит, вам придется пересмотреть, мсье, запасы вашего терпения.

– Господа, перестаньте. Прошу вас, – умоляет мадам Дансени. – Вы зашли слишком далеко.

Дон Педро медленно встает с кресла.

– Да, вы правы… Мне очень жаль. Прошу вас, мадам, примите мои искрение извинения.

Он засовывает два пальца в жилетный карман, кладет на стол золотой луидор, сухо кланяется и уходит, преследуемый по пятам Брингасом и библиотекарем. Краем глаза дон Эрмохенес замечает, как Коэтлегон склоняется к Лакло: тот осуждающе качает головой, однако Коэтлегон настаивает. Мадам Дансени повернулась к Лакло и Коэтлегону, некоторое время они вместе что-то живо обсуждают, наконец она безнадежно качает головой и закрывает руками лицо. Лакло вскакивает и направляется вслед за доном Педро, ускоряя шаг, пока не догоняет его.

– Мне очень жаль, господа, – говорит он сдавленным голосом, снимая шляпу. – Мсье адмирал… На мою долю выпала неприятная задача.

Дон Педро замедляет шаг и выслушает его с невозмутимым видом. Он также снял шляпу.

– Я понял вас. Говорите дальше.

– Мсье Коэтлегон считает, что вы некрасиво обошлись с ним, – говорит Лакло, мгновение поколебавшись. – И требует соответствующей сатисфакции.

Адмирал смотрит на саблю, висящую у Лакло на поясе, затем переводит взгляд на свою трость-клинок.

– Прямо сейчас?

– Нет, что вы, – протестует Лакло. – Все должно быть как положено… Послезавтра на рассвете, на Елисейских полях. Если вас это устраивает.

– Как вам угодно.

– Прошу выбрать оружие.

– У меня нет опыта в таких делах, однако полагаю, выбирать должен мой соперник.

– Он предоставил это право вам, из уважения к вашему возрасту… Пистолет?

Дон Эрмохенес, слушавший этот разговор с широко открытыми глазами, наконец приходит в себя:

– Надеюсь, вы это не всерьез?

– Очень даже всерьез, – вмешивается Брингас. Со стороны может показаться, что он страшно рад такому повороту событий.

Адмирал согласно опускает веки и с печальной улыбкой смотрит на Лакло.

– У меня слишком слабое зрение, чтобы стреляться в столь ранний час, когда света еще недостаточно.

– Думаю, мсье Коэтлегон вас поймет… Значит, шпага?

– Как вам угодно.

– До первой крови?

– Это зависит от мсье Коэтлегона.

– Отлично. Сделаю все возможное, чтобы так оно и было. Ваши секунданты?

Адмирал холодно кивает на дона Эрмохенеса.

– Этот мсье.

– Я? Секундантом? – возмущается библиотекарь. – Вы что, с ума сошли?

Никто не обращает на него внимания. Брингас взволнован, с его лица не сходит нетерпеливая и кровожадная гримаса, адмирал по-прежнему безучастен, и Лакло удовлетворенно кивает.

– Все прочее я беру на себя, – заключает он. – Включая знакомого хирурга. – Он поворачивается к дону Эрмохенесу, который так и застыл с открытым ртом. – Увидимся завтра, чтобы все обсудить подробно… Сумеете добраться до места, которое я вам назвал?

– Я его знаю, – отвечает Брингас.

– Замечательно. – Лакло поворачивается к адмиралу и стискивает его руку в своей. – От всей души сожалею, что так вышло, мсье… Коэтлегон вот уже несколько дней вне себя. Быть может, нам еще удастся его отговорить.

На этот раз адмирал наконец-то улыбнулся. На его лице появилось особенное, присущее только ему одному выражение – далекое, отсутствующее и в то же время теплое. Отрешенное, а быть может, напоминающее о его юности. Будто бы младший лейтенант флота, который тридцать семь лет назад сражался на борту «Короля Филиппа», временно одолжил ему эту улыбку.

– Всегда в вашем распоряжении. Всего наилучшего.

Все эти беспорядочные перемещения, бесконечные разговоры и странное поведение озадачивают Паскуаля Рапосо. Происходит что-то необычное, подсказывает ему интуиция, но догадаться, что именно, он не в силах. Он ждет, прислонившись спиной к ограде в пятидесяти шагах от расположившейся за столиком компании, с любопытством наблюдая за ними. Сегодня его очередь следить – агенты Мило заняты другими делами, – и он целый день ходит по пятам за академиками и Брингасом: сперва – в кофейню «Прокоп», далее – к продавцам книг, затем – на прогулку в сад Тюильри, куда он проник без особого труда, дав служителю несколько монет. Солнце опустилось уже совсем низко, похожее на янтарь небо желтеет среди верхушек зеленых лип, и Рапосо поздравляет себя с отличной погодой. День оказался на редкость длинным. Генриэтта, дочка хозяев пансиона «Король Генрих», вчера вечером наконец-то проникла к нему в постель, в этом деле она оказалась девчонкой куда более сноровистой, уверенной в себе и пылкой, чем он предполагал. Он и представить себе не мог, какой она окажется! Вот почему больше всего на свете Рапосо мечтает вернуться к себе в комнату и продолжить немой, однако в высшей степени выразительный диалог, который прошлой ночью вели они вдвоем, лежа без сна до самой зари, распугав все его мрачные мысли, а заодно и боль в желудке.

И все-таки, размышляет он, глядя издалека на академиков и Брингаса, что-то у них происходит, а что именно – он понять не может. Мадам Дансени и двое ее спутников поднялись из-за столика кафе и идут вдоль колоннады в сторону улицы Сент-Оноре. Спутники оживленно беседуют между собой, будто бы о чем-то спорят, а дама вроде бы нервничает, потому что шагает чуть впереди; когда же один из них протягивает ей руку, чтобы помочь подняться по ступенькам, она с раздраженным видом отворачивается.

Дав им уйти – у него еще появится возможность разузнать, что произошло, в этом ему поможет Мило, если, конечно, они будут что-то обсуждать дома, в присутствии слуг, – Рапосо устремляется вслед за академиками и Брингасом, которые удаляются в противоположном направлении через сад, мимо цветочных клумб и квадратиков газона, к ступенькам, ведущим к набережной Тюильри. Эти тоже, отмечает он, ведут себя довольно странно. Брингас и библиотекарь о чем-то бурно спорят, изредка обращаясь к адмиралу, который едва им отвечает и почти все время молчит, задумчиво покачивая тростью. Так они спускаются по лестнице к пристани и шагают между Сеной и фасадом Лувра, пока заходящее солнце окрашивает в красноватые оттенки пейзаж за их спинами.

9. Дело чести

У всех людей чести имеется только одна щека.

Дени Дидро. «Жак-фаталист»

– Дуэль противоречит здравому смыслу, – рассуждает дон Эрмохенес. – Господи, да неужели вы не понимаете, что в этом безобразии нет ни малейшей доблести! Эра просвещения заставит исчезнуть подобный способ разрешать споры. Вы со мной не согласны? Жестоко и бессмысленно думать, что достоинство человека заключается в том, чтобы убить себе подобного или самому отправиться в мир иной из-за каприза какого-то щеголя или напудренного забияки… Абсурдно давать человеку, сотворившему малое зло, шанс сотворить зло значительно большее!

Библиотекарь негодует, и равнодушие дона Педро распаляет его еще сильнее. Все трое прохаживаются по набережной Сены. Слева от них багровый вечерний свет окрашивает пурпуром фасад Лувра. Возле каменных перил, тянущихся вдоль реки, бакалейщики и букинисты прячут свой товар и разбирают прилавки.