Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика - Маргарита Бычкова

Сам Иван Грозный женился на представительнице старинного боярского рода; с этого брака и начинается отсчет родства будущей династии Романовых с московскими царями Рюриковичами и их предками.

* * *

Если еще раз обратиться к родословной таблице браков между Рюриковичами и Гедиминовичами, мы увидим, что более частыми были такие браки между великими тверскими князьями и удельными князьями московского дома. Но эти браки чаще заключались с боковыми линиями Гедиминовичей. В то же время браки московских великих князей были только с дочерями литовских великих князей. Конкретные итоги того, как все эти родственные связи влияли на судьбы России и Литвы, надо искать в истории дипломатических отношений и истории формирования территории обоих государств.

Русское и иностранное происхождение родоначальников боярских родов: исторические реалии и родословные легенды[1020]

Идея об иноземном происхождении родоначальников боярских родов и вытекающий из нее вывод о нерусском происхождении всего дворянства были общим местом генеалогических исследований в России конца XIX – начала XX вв. Такой вывод опирался на официальные родословные документы, древнейшие из которых начинались, как правило, с формулы: «Во дни благоверного великого князя… выехал из Прус (из Орды, из Литвы) муж честен…, а во крещении ему имя…». Петровское время создало иные стереотипы легенд: вместо выехавшего «из Прус» Андрея Кобылы здесь появляется потомок императора Гландос Камбила. Но идеи выезда присутствует постоянно[1021]. Особенно популярной у исследователей была ссылка на Джильса Флетчера, который приводил слова Ивана Грозного, гордившегося тем, что его предки не русские, а германцы. В посланиях к соседним государям тот же Иван неоднократно упоминал о происхождении династии от римского императора Августа, что соответствовало родословной легенде конца XV в.[1022]

Основной тенденцией научной генеалогии вплоть до наших дней было установить подлинность таких легенд, содержащихся в них исторических реалий; прекрасным примером тому являются работы С. Б. Веселовского[1023]. Но при скудости фактов о выездах на службу в Москву в XIII – начале XV в. в древних источниках и хорошем знании этих фактов составителями легенд такой метод может оказаться тупиковым.

Кроме того, он исключает исследование родословных легенд как памятников общественной мысли, в нем нет и попытки выяснить, почему и как менялось оформление этого документа в зависимости от времени их создания. Почему, наконец, в летописях и других источниках мы находим гораздо меньше записей о выездах знатных иноземцев в Москву, хотя о начале такой службы родоначальников тексты летописей и родословий иногда совпадают почти дословно[1024].

Говоря о зависимости и соотношении текстов родословных легенд и других документов, надо помнить, что в России давность службы московским князьям была основным критерием, дававшим возможность занимать высшие государственные и придворные должности, и она же определяла знатность происхождения. Родословные документы, чья форма существовала неизменной более двухсот лет, и позволяла определять степень родства между всеми однородцами, изначально имели официальное происхождение, то есть родословная роспись только тогда могла использоваться при определении должности (в Думе, во время военного похода и т. д.), в местническом споре, если она подавалась в государственное учреждение (приказ) и там официально утверждалась. С этого момента официально признавался и предок рода, выехавший служить на русские земли, его происхождение[1025]. Русские родословные росписи представляют записи нисходящего родства всех мужских потомков одного лица. Как правило, биографические сведения ка-саются родства с московскими князьями, службы им же (бояре, окольничие, воеводы в походах, реже – сведения об участии в посольствах); известий о землевладении в росписях практически нет.

Самые древние родословия составлялись семьями, постоянно служившими в Москве и принадлежавшими к Государеву двору. В эти росписи не попадали сородичи, по каким-то причинам перешедшие на службу в соседние – великие и удельные – княжества, к митрополитам, и другие, выбывшие из Государева двора. В XVII в., когда после отмены местничества в 1682 г. начинают собирать росписи дворянских родов, мы отчетливо видим стремление многих семей, впервые официально представлявших свои родословия, приписаться к родословному древу старинных родов, стать еще одной веточ-кой на его стволе[1026].

Правительство было вынуждено разработать ряд мер, регламентировавших такие приписки: родство с новой семьей должны были признать остальные сородичи, уже внесенные в роспись; требовались дополнительные документы о службе новых членов рода; иногда дело кончалось судебным разбирательством. Как показывают родословные дела 80-х годов XVII в., много усилий, чтобы создать единое родословное древо, приложили Бунины и Майковы. Бунаковы, утратившие к этому времени княжеский титул, доказывали общность происхождения с князьями Хотетовскими; а эти последние в своей росписи показали Лариона Бунака Хотетовского бездетным[1027].

Дворянские семьи, сделавшие в XVII в. блистательную карьеру при дворе, стремились удревнить свое происхождение, приписавшись к польским семьям, только что начавшим службу в Москве. Так произошло со старинным родом Лихачевых, которых признали однородцами Краевские[1028]. Основное требование авторов таких росписей показать давность службы предков московским государям.

С конца XV в. в Москве существовало родословие московских великих князей – Сказание о князьях владимирских[1029]. Корень московских правителей – через князей владимирских и киевских, легендарного Рюрика – выводился от римского императора Августа.

Это родословие было окружено сходными легендами о происхождении великих литовских князей (многие Гедиминовичи к этому времени обосновались в Москве), молдавских господарей (сын Ивана III был женат на Елене Стефановне), но знатнейшие нетитулованные боярские роды начинали свое происхождение от дружинников Александра Невского, боярина Федора Черниговского, пострадавшего вместе с князем в Орде, бояр Дмитрия Донского, героев Куликовской битвы. Даже иноземное происхоясдение основателей рода указывалось кратко: «из Прус», «из Орды». Но Прусы – это и родина Рюрика по Сказанию о князьях владимирских. Лишь это упоминание об общей прародине родоначальников династии и боярского рода деликатно указывало на общность их иноземных корней.

По сохранившимся официальным родословным документам XVII в. можно отчетливо представить значение легенды о происхождении, как определителя знатности, средства получить и закрепил право на высокие должности, службу. Почетнее всего было доказать свое происхождение от Рюрика. Основное количество споров возникло вокруг документов нетитулованных фамилий, стремившихся приписаться к родам черниговских или смоленских князей. Земли этих княжеств долгое время входили в состав Великого княжества Литовского, и реальные потомки этих династий были плохо известны в Москве. Еще в конце прошлого века генеалоги с большим сомнением относились к подобным припискам, сделанным составителями Бархаткой книги – основной официальной родословной конца XVII в.[1030]. Больше всего споров было вокруг родословия Татищевых, которых создатели Бархатной книги признали потомками литовской ветви смоленских Рюриковичей. А князья Кропоткины, выехавшие из Литвы в начале XVI в., в своей росписи назвали родоначальником выходца из Орды, и уже дьяки, работавшие с генеалогическими долкументами, поправили их, указав, что князья Кропоткины – смоленские Рюриковичи[1031].

В тех случаях, когда доказать княжеские корни было невозможно, боярские семьи пытались приписаться к литовским. После продолжительных войн XVII в. в Москве появилось много представителей польско-литовской шляхты. При подаче росписей некоторые из них соглашались признать своими сородичами русские боярские семьи, чьи представители сделали блестящую карьеру при Дворе первых Романовых[1032]. Таким был союз Краевских с Лихачевыми. Первые – ветвь древнего польского рода – появились в Москве в середине XVII в., а вторые – древние потомки новгородских вотчинников – быстро выдвинулись при дворе Алексея Михайловича и Федора Алексеевича[1033].

Принципиально новым в это время было возрождение «римской» темы в родословных легендах. До сих пор такое происхождение было лишь у Рюриковичей. Но династия угасла в конце XVI в., а боярский род Кошкиных-Захарьиных, из которого вышли новые цари, никогда не роднился с русскими князьями и не мог претендовать на античные корни.