Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 4 - Вальтер Скотт

   —      Мисс Белленден просила обо мне лорда Эвендела? — едва слышно произнес Мортон.

   —      Ну, конечно же; нет друзей, равных женщинам,— уж они добьются всего и при дворе и в армии. А! Вы, кажется, чуточку поумнели. И, сдается, пришли в себя.

   Говоря это, он принялся надевать на арестованного наручники, и Мортон, потрясенный сообщением Босуэла, не оказал ему никакого сопротивления.

   —      Его молят пощадить мою жизнь, и молит об этом она. Какой ужас!.. Надевайте скорее оковы... Мои руки не станут больше противиться, они не откажутся влачить на себе такое же бремя, как навалившееся на мою душу. Эдит молит о моей жизни — и молит лорда Эвендела!

   —      Вот именно, и он сможет добиться помилования, — заметил Босуэл, — ведь никто в полку не имеет такого влияния на полковника, как Эвендел.

   На этом Босуэл закончил свои увещания, и Мортона повели в зал. Проходя позади кресла Эдит, несчастный узник услышал обрывки ее разговора с лордом Эвенделом; и того, что до него донеслось, было, как ему представлялось, совершенно достаточно, чтобы подтвердить сказанное сержантом. В это мгновение в его характере произошел внезапный и крутой перелом. Глубочайшее отчаяние, в которое его повергли разбитые надежды на любовь и на счастье, опасность, угрожавшая его жизни, непостоянство Эдит, ее заступничество, звучавшее теперь горькой насмешкой, убили в нем, как он думал, всякое чувство к той, что заполняла всю его жизнь, и вместе с тем разбудили другие, заглушавшиеся до этого более нежными, но и более эгоистическими страстями. Полный безграничной отваги, он решил отстаивать права своей родины, попираемые в его лице. Его характер в эти мгновения изменился так же неузнаваемо, как меняется облик какой-нибудь загородной усадьбы, которая, попав в руки вторгшегося в нее воинского отряда, из обиталища домашнего покоя и счастья тотчас же превращается в грозное укрепление.

   Мы уже упоминали о том, что он бросил на Эдит взгляд, полный упрека и одновременно печали и как бы говоривший ей: «Прощай навсегда». Вслед за этим он направился решительным шагом к столу, за которым сидел Клеверхауз.

   —      По какому праву, — сказал он твердо, не дожидаясь вопросов полковника, — по какому праву ваши солдаты, сударь, оторвали меня от моих домашних и надели оковы на руки свободного человека?

   —      На основании моего приказа, — ответил Клеверхауз, — а теперь я приказываю вам помолчать и выслушать мои вопросы,

   —      И не подумаю, — заявил уверенным тоном Мортон; его смелость, казалось наэлектризовала всех свидетелей этой сцены.

   —     Я желаю знать, законно ли я заключен под стражу и перед гражданским ли судьей нахожусь. И желаю знать об этом заранее, прежде чем в моем лице будет нанесено оскорбление конституции моей родины.

   —      Вот уж, поистине, примерный молодой человек! — проговорил Клеверхауз.

   —      Вы с ума сошли, Генри, — обратился майор Беленден к своему юному другу. — Ради самого господа бога, — продолжал он голосом, в котором слышалось и увещание и осуждение, — помните, что вы разговариваете с одним из офицеров его величества, занимающим высокое служебное положение.

   —     Именно поэтому, сударь, — твердо заявил Генри,— я и хочу выяснить, по какому праву он держит меня под арестом, не имея на то законного основания, Если бы здесь был представитель судебной власти, я знал бы, что мой долг — повиноваться ему.

   —      Ваш друг, — холодно сказал Клеверхауз, обращаясь к старому воину, — один из тех сверхщепетильных джентльменов, которые, подобно помешанному в комедии, не повяжут своего галстука без приговора судьи Пересола; но я смогу доказать этому юноше прежде, чем уеду отсюда, что мои аксельбанты — такие же символы власти, как жезл судьи. Итак, прекратим эти прения, и будьте любезны, молодой человек, ответить точно и ясно, когда вы видели Белфура Берли?

   —      Насколько я знаю, вы не имеете права задавать мне такой вопрос, — ответил Мортон, — и я отказываюсь на него отвечать.

   —      Вы признались моему сержанту, — сказал Клеверхауз,— что видели Берли и предоставили ему кров, хотя были осведомлены, что он — объявленный вне закона преступник; почему же вы не желаете быть столь же откровенным со мною?

   —     Потому, — ответил на это узник, — что полученное вами образование должно бы, казалось, обязывать вас уважать права, которые вы стремитесь попрать; а я хочу, чтобы вы отдавали себе отчет, что еще не перевелись шотландцы, способные отстаивать свободу Шотландии.

   —     И эти воображаемые права вы готовы защищать своей шпагой, не так ли?

   —     Будь я вооружен так же, как вы, и случись нам с вами столкнуться в горах, вам не пришлось бы дважды задавать этот вопрос.

   —     С меня совершенно достаточно, — невозмутимо сказал Клеверхауз, — ваши речи вполне соответствуют всему, что я о вас слышал. Но вы сын солдата, хотя и мятежного, и вы не умрете смертью собаки; я избавлю вас от такого позора.

   —     Я умру так, как смогу, — отозвался Мортон,— я умру, как подобает сыну отважного человека, и да падет позор, о котором вы говорите, на головы тех, кто проливает невинную кровь.

   —     Даю вам пять минут для примирения с небом. Босуэл, ведите его во двор и приготовьте людей.

   Этот жуткий разговор и его завершение до того потрясли присутствовавших, что все, кроме самих собеседников, пораженные ужасом, оцепенели в молчании. Теперь, однако, со всех сторон раздались возгласы и увещания; старая леди Маргарет, несмотря на предубежденность, свойственную ее общественному положению и политическим взглядам, не смогла побороть в себе чувствительность своего пола и во всеуслышание вступилась за Мортона.

   —     О полковник,—воскликнула она, — пощадите его юную жизнь! Передайте его в руки закона; нет, нет, не отплачивайте мне за гостеприимство пролитием человеческой крови у порога моего дома!

   —     Полковник Грэм, — сказал майор Белленден,— не думайте, что если я стар и немощен, то сын моего друга может быть безнаказанно умерщвлен у меня на глазах. Я смогу отыскать друзей, которые заставят вас ответить за это.

   —      Успокойтесь, майор, я отвечаю за свои действия,— бесстрастно сказал Клеверхауз. — А вы, сударыня, соблаговолите избавить меня от горькой необходимости отклонить вашу страстную просьбу о помиловании этого государственного преступника. Вспомните, что благородная кровь членов вашей семьи пролита такими, как он.

   —      Полковник Грэм, — ответила старая леди, дрожа от волнения, — я предоставляю возмездие господу богу, возвестившему, что оно принадлежит ему, и никому больше. Если вы прольете кровь этого юноши, вы не возвратите тех, кто дорог моему сердцу; да и могу ли я находить для себя утешение в том, что еще какая-нибудь вдова станет, быть может, бездетной, как это случилось со мной, из-за черного дела, совершенного у моей двери?

   —      Но ведь это безумие чистейшей воды, — возразил Клеверхауз. — Я обязан исполнить мой долг перед церковью и государством. Здесь тысяча негодяев, открыто поднявших восстание, а вы просите, чтобы я пощадил молодого фанатика, которого и одного было бы совершенно достаточно, чтобы зажечь пожаром Fee королевство. Нет, это решительно невозможно. Босуэл, уведите его!

   Та, кто больше всех переживала это роковое решение, дважды делала попытку заговорить, но ее не слушался голос, ее ум не находил нужных слов, а язык был бессилен их вымолвить. Она. вскочила со своего места, чтобы устремиться вперед, но упала бы навзничь на каменный пол, не подхвати ее вовремя верная Дженни.

   —      На помощь! — закричала она. — Ради бога на помощь! Моя юная леди кончается.

   Услыхав ее крик, Эвендел, неподвижно стоявший на протяжении всей этой сцены, опираясь на свой палаш, теперь подошел к Клеверхаузу и произнес:

   —      Полковник Грэм, повремените с исполнением приговора и позвольте сказать вам два слова наедине.

   Клеверхауз удивленно взглянул на Эвендела, но тотчас же встал из-за стола и отошел с ним в оконную нишу, где между ним произошел следующий краткий диалог.

   —      Надеюсь, полковник, мне незачем напоминать вам о том, что в минувшем году, когда наша семья оказала вам некоторые услуги в известном деле, которое разбиралось в Тайном совете, вы заявили, что считаете себя обязанным нам?

   —      Разумеется, мой милый Эвендел, — ответил Клеверхауз, — ведь я не принадлежу к числу тех, кто забывает свои долги, и вы доставите мне огромное удовольствие, указав, чем бы я мог выразить мою благодарность.

   —      Хорошо, будем считать, что с вашим долгом покончено, — продолжал лорд Эвендел, — если вы пощадите жизнь молодого Мортона.

   —      Эвендел, — возразил Клеверхауз, изумленный этой просьбой, — вы помешались, вы сумасшедший! Что может вас побуждать вступаться за отродье какого-то круглоголового? Его отец, можете мне поверить, был самым опасным человеком во всей Шотландии; это был холодный, решительный, отважный солдат, непреклонный в своих трижды проклятых принципах. Что же касается сына, то он — весь в отца. Я, слава богу, знаю людей, Эвендел; будь он ничтожным, фанатичным деревенским тупицей, разве я стал бы отказывать в таком пустяке, как его жизнь, леди Маргарет и ее домашним? Но это юноша пламенный, убежденный и к тому же с образованием, а этим негодяям недостает именно такого вождя, им нужен человек, который мог бы направить их слепую и полную энтузиазма отвагу. Я говорю об этом не потому, что намерен ответить отказом на вашу просьбу, но для того чтобы вы отчетливо представляли себе возможные последствия вашего шага. Я никогда не отрекаюсь от своих обещаний и всегда оплачиваю свои долги — если вы просите у меня его жизнь, она будет ему оставлена.