Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

я к атаке не присоединился: для рукопашной не гожусь из-за субтильности. Я чувствовал, что принесу больше пользы, если останусь в стороне и, дождавшись нужного момента, поддержу тех, кому трудно. В потасовке меня бы быстро покалечили. Или отвага изменила мне и я струсил? Может, и так, никогда не считал себя храбрецом. Как бы то ни было, я отступил с поля боя, стреляя при каждом удобном случае, и пусть немного, но помог товарищам.

Стычка переросла в настоящую битву. Как сражались зулусы! Они отважно защищали узкие ворота и насыпь от воющих арабов! Почти как римлянин Гораций[324] с двумя друзьями, что в давние времена защищали мост от несметного полчища, явившегося не помню откуда. С криками «Лаба! Лаба!» — полагаю, то был боевой клич зулусского полка, все воины которого были примерно одного возраста, — они дрались, бились, орудовали копьями и падали один за другим.

Зулусов теснили, но они вместе с тридцатью мазиту снова бросились вперед под предводительством Мавово, Стивена и Бауси. Языки пламени почти смыкались над ними. Живая изгородь из опунции и кактусов вяла, сохла и трещала, а они все сражались и сражались под огненной аркой у ворот.

Арабы снова потеснили зулусов и мазиту: на сей раз подавили численностью. У меня на глазах Мавово пырнул араба копьем, сам повалился наземь, поднялся, поразил другого врага и снова упал под сокрушительным ударом.

Двое арабов бросились его добивать, но я выстрелил из двух ружей — благо успел перезарядить их — и уложил обоих. Мавово поднялся и вонзил острие в третьего араба. На помощь зулусу бросился Стивен и, схлестнувшись с другим арабом, швырнул его на воротный столб с такой силой, что противник свалился без чувств. Старый Бауси, пыхтя от натуги, повел в атаку уцелевших мазиту. Ряды смешались, и в густом дыму сражающихся было уже не различить. Разъяренные арабы напирали, да и разве могло быть иначе? Под силу ли нашему маленькому отряду устоять перед их натиском? Тем более нас становилось все меньше…

Теперь мы стояли тесным кругом, в самом центре — я. Враги сжимали кольцо. Стивен получил прикладом по голове, покачнулся и едва не сбил меня с ног. В отчаянии я огляделся по сторонам и увидел… Ханса! Долгожданного, пропавшего Ханса! Засаленная шляпа с тлеющими страусовыми перьями болталась у него на затылке. Готтентот ковылял молча, но отчаянно жестикулировал. Еще бы, ведь он вел подкрепление — сотни полторы мазиту!

Теперь перевес был на нашей стороне. С криком бросились мазиту на арабов, а тем отступать было некуда — лишь в огненный ад. Вскоре подоспел Бабемба с воинами и завершил начатое. Несколько арабов сумели вырваться, но в итоге сложили оружие и сдались в плен. Остальные отступили к центру рыночной площади, и наши люди двинулись за ними. В сложный момент сказалось происхождение мазиту: врага они преследовали типично по-зулусски.

Хвала Небесам, битва закончилась, и мы начали считать потери. Арабы убили четверых зулусов и двоих — нет, троих, включая Мавово, — тяжело ранили. Бабемба и другой вождь мазиту подвели его ко мне. Трижды подстреленный, весь израненный, избитый, выглядел он ужасающе. Мавово пристально взглянул на меня, потом, тяжело дыша, заговорил:

— Отец мой, битва получилась славная, на моей памяти лучшая, а ведь я участвовал во многих славных битвах. Вот и хорошо, ведь для меня она последняя. Я знал это наперед, но скрыл от тебя. Когда гадал в Дурбане, первой я увидел собственную смерть. Отец мой, возьми свое ружье обратно. Говорил я тебе: моим оно будет лишь на время. Теперь я отправлюсь в другой мир, к духам своих предков, павших соратников и женщин, родивших мне детей. Я расскажу им обо всем, отец мой, и мы вместе будем ждать тебя, пока ты сам не падешь в битве!

Мавово снял руку с плеча Бабембы, поприветствовал меня громким возгласом: «Баба́! Инкози!», дал еще несколько почетных прозвищ, повторять которые я не стану, и опустился на землю.

Я послал за Братом Джоном, который вскоре пришел вместе с женой и дочерью. Он осмотрел Мавово и прямо сказал, что ему ничто не может помочь, кроме молитвы.

— Не молись за меня, Догита! — попросил старый язычник. — С рождения я следовал за своей звездой, я жил по своим законам и готов съесть плод древа, которое посадил. Если на нем плодов нет, я выпью его сок и засну. — Отстранив Брата Джона, Мавово подозвал к себе Стивена. — О Вацела, ты доблестно сражался в этой битве! — похвалил он Сомерса. — Не изменяй себе, и со временем станешь великим воином, а когда присоединишься ко мне, своему другу, Дочь Цветка со своими детьми сложит в честь тебя песни. Сейчас мы с тобой простимся. Возьми этот ассегай, но не чисти его. Пусть красная ржавчина напоминает тебе о Мавово, зулусском колдуне и вожде, с которым ты стоял рядом в битве у ворот, когда огонь, словно сухую траву, жег гнусных похитителей людей и они не могли миновать наших копий!

Он снова махнул рукой, и Стивен отступил в сторону, бормоча что-то прерывающимся от волнения голосом, ведь он очень любил Мавово. Теперь горящий взгляд старого зулуса упал на Ханса, который держался неподалеку, по-видимому ожидая своей очереди проститься с Мавово.

— А, Пятнистая змея! — вскричал умирающий. — Теперь, когда все окончилось, ты выполз из своей норы полакомиться лягушками, сгоревшими в золе? Жаль, что ты такой трус, даром, что умен. Если бы ты не покинул нашего господина Макумазана и на горном склоне заряжал бы для него ружья, он истребил бы куда больше арабских гиен.

— Верно, Пятнистая змея, верно! — отозвались негодующим эхом зулусы, между тем как я, Стивен и кроткий Брат Джон посмотрели на Ханса с упреком.

Тут Ханс, обычно сама невозмутимость, вышел из себя. Он бросил на землю свою шляпу и истоптал ее. Он плюнул в зулусских охотников и даже обругал умирающего Мавово.

— О сын глупца! — воскликнул он. — Ты утверждаешь, что способен видеть скрытое от других, а я утверждаю, что в твоих устах лживый дух! Ты назвал меня трусом за то,