Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе

назовешь! — удовлетворенно прокричал он в ответ. — Но будет лучше, если ты больше не будешь раскрывать зонтик, глаза и сами привыкнут к свету… Лошади не любят зонтиков… могут опять…

Остальное заглушил ветер; до меня доносились лишь обрывки фраз и слов, которыми Тимофей ласково успокаивал животных.

— Эх, лошадки мои милые… мои золотые…

И мне показалось, будто лошади и впрямь с удовольствием вслушивались в его слова.

Мне и так повезло, что я нашла хоть какой-то транспорт. Кто знает, в каком глухом почтовом отделении затерялось письмо, где сообщалось о моем сегодняшнем прибытии в Родинку. Вовремя до адресата оно наверняка не дошло, иначе бы меня встретили или дали знать, что делать.

Еще бесконечно долго тянулись незаселенные земли, отделявшие людей от людей и немногочисленные города от великого одиночества. Это тем более поражало, когда я вспоминала о наших местах, в которых так хорошо уживались великолепие природы и высокий уровень культуры, альпеншток в руках и рюкзак за спиной с умственной работой, повседневность с высотами духа, и вот я уже с тоской думала о нашей жизни.

Над степными лугами кое-где поднимался беловатый вечерний туман, очень блеклый в свете медленно догоравшего дня. Там и сям попадались стройные качающиеся березы, которые что-то торопливо шептали нам вслед; затем показалась речка; Тимофей остановился, чтобы напоить свою тройку, при этом он слез вниз и принес кореннику, всегда остававшемуся внакладе, попить из деревянного ведерка. Во внезапно наступившей тишине над простором разлилась ликующая песня жаворонка; других звуков вокруг не было слышно.

Я высунулась из тарантаса: внизу цвели колокольчики, необыкновенно высокие и такой густой синевы, что казалось, эти питомцы ни разу не кошенных лугов созданы для более благородной цели. И скромные растения вокруг них тоже гордо, как короны, вздымали вверх свои соцветия на крепеньких стеблях.

Я подняла глаза: передо мной расстилался ландшафт, производивший на меня, несмотря на всю свою простоту, невероятно сильное впечатление. Сияние северного вечера придавало простым размашистым линиям благородство, в котором не было ничего мрачного или гнетущего. Небо приняло в свои объятия всю эту ширь и улыбалось ей, а она доверчиво глядела в бескрайнее небо, расстилаясь под ним во всей своей беспредельной открытости и прямодушной откровенности…

Наконец тарантас затарахтел по проселочной дороге; выныривали и исчезали покрытые соломой избы; за ними лежали поля, а еще дальше, в синеватой дымке, слабо светилась длинная полоса леса.

— Родинка! — сказал Тимофей. — Я так и думал, что ей пора появиться! — И он поведал о своем так удачно сбывшемся предположении не только мне, но и лошадям.

Выпрямившись на сиденье, я искала глазами дом. Видно было далеко, все четко выделялось на почти бесцветном небосводе. Только у самого горизонта тяжело висела атласно чистая желтизна, поражающая своим великолепием, обрамленная зеленоватыми и фиолетовыми полосками — будто кромка мягко подсвечивающих друг друга самоцветов.

Тимофей весело щелкнул декоративным кнутом.

— Прикажешь снять с тройки колокольчики?

— Зачем их снимать?

— Так принято, мы приехали. С колокольчиками едут, только когда прибывают благородные господа… Или кому нравится так себя называть, само собой. Перед Богом мы все равны! — утешая меня, добавил Тимофей и посмотрел на мои растрепанные волосы и помятое платье.

Я нашла в соломе синюю дорожную вуаль и накинула ее на голову, чтобы собрать волосы.

— Снимай. Ты прав: приедем как простые люди.

В просвете между деревьями показался белый продолговатый дом, двухэтажный, с надстроенным фронтоном. Стрех сторон дом был окружен деревьями, сзади подступал густой лес, спереди раскинулся цветник

Подъездная дорога шла по березовой аллее, мимо настоящих деревьев-великанов. Влажной прохладой дышали сумерки под их кронами. Раздался собачий лай — злобный, угрожающий, прерываемый тонким усердным тявканьем.

Торопливо вышел детина в красной рубахе — узнать, в чем дело.

Около дома возились два мальчика. Я рассмотрела только одного из них, того, что был ближе; стройный и тоненький, он как две капли воды походил на Димитрия.

В этот момент рядом с ними появилась Хедвиг и приказала им идти в дом: прикрыв глаза рукой, она всматривалась в экипаж.

Я поднялась с соломы, подобрала платье, и не успел тарантас остановиться, как я уже спрыгнула вниз.

Радостно вскрикнув, Хедвиг бросилась мне навстречу и приняла меня в свои объятия. Крепко обхватив меня за плечи, она разрыдалась так, как, должно быть, рыдала тогда, когда потеряла сразу мужа и дочь. Но скоро все прошло, она взяла себя в руки и вытерла глаза.

— Ах, какая радость — Марго! И так неожиданно, не предупредив… мы ждем тебя уже давно…

Оба мальчика в шароварах и светлых ситцевых рубашках не сводили с меня удивленных глаз, особенно младший — коренастый толстощекий бутуз.

— Это Ди́тя! А это — Петруша! — представила их Хедвиг. — Дети Димитрия. А сейчас марш в постель. Ксения уже наверху, она забыла взять вас, гулён, с собой. Будь здесь Виталий, он бы вам не позволил опаздывать в постель только потому, что июньское солнце долго не заходит.

Дети тут же послушались, расшаркались передо мной и побежали домой.

Я повернулась к Тимофею. Теребя в руках шапку, он смотрел мне в руки — увеличу ли я ему плату за то, что он привез меня точно в Родинку… Он низко поклонился — так кланяются в церкви по воскресеньям, — одновременно протягивая мне руку на прощанье.

— Ну, Господь с тобой! Видно, тебя тут ждали! Ты здесь у себя дома, — сказал Тймофей, уже не беспокоясь за мою судьбу.

Добрый, добрый Тимофей, которого я никогда больше не видела! Слуга в темной ливрее подошел к Хедвиг и ко мне, присланный матерью Виталия.

— Ирина Николаевна узнали, кто приехал. Они просят к себе.

— Хорошо; присмотри за тем, чтобы багаж отнесли в мою комнату и чтобы в людской накормили и оставили на ночь кучера, — распорядилась Хедвиг, а мне сказала по-немецки: — Ну и нюх у старухи! Сразу почуяла тебя. Она тут же лишит меня твоего общества. И вообще, ей нравится, когда судьба заносит сюда кого-нибудь.

Обнявшись, мы медленно вошли в дом. Пятнистая легавая и несколько такс радостно кинулись нам навстречу. Хедвиг приласкала их.

— Вот видишь, даже животные тебя приветствуют! Правда, среди них нет нашего Полкана — великолепного пса Виталия. Это, знаешь ли, помесь собаки и волчицы, он сильно грустит и злится, когда его хозяин в отъезде, — сказала Хедвиг. когда снова раздался злобный лай.

— Значит, Виталий в отъезде?

— Уехал на пару дней. В Красавицу — там теперь живет Татьяна. Час езды верхом. Но, может быть, и не только туда…

Расположенная чуть сбоку