Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ - Надежда Киценко

В другом явлении о. Иоанна, описанном в письме от 1934 г., колхозник рассказывал, как он увидел священника, гуляющего по полю с симпатичным молодым солдатом, который «был похож на великомученика Георгия на иконах или, может, Архангела Михаила». Оправившись от шока, вызванного присутствием священника как такового, — к середине 1930-х гг., после многочисленных гонений, их редко можно было встретить, — люди постарше сказали, что священник похож на о. Иоанна. Он благословил землю верующих на все четыре стороны, а затем прошел в совхоз. Когда коммунисты попытались прогнать его, он заметил им, что, поскольку то поле было вотчиной сатаны, а не Господа, они будут наказаны за свое неверие. Дважды при попытке схватить его призрак исчезал. Через десять минут поле охватил огонь; частный же участок верующих оставался нетронутым. Здесь, как и в другом случае, «Известия» объявили, что пожар — дело рук религиозных «вредителей», а подозреваемыми назвали священника и молодого военного{918}.

Таким образом, в этих видениях советской эпохи, материалы о которых собирались подпольно, о. Иоанн помешается в контекст богатой традиции апокалиптических видений; он выступает защитником верующих и врагом атеистического советского режима{919}. Когда иконы у народа были конфискованы, их место заняли портреты о. Иоанна, «только мы их прячем, чтобы не рассердить коммунистов». Некоторые начали вырезать иконы из дерева, в том числе и изображения о. Иоанна, что, как они утверждали, способствовало чудодейственному исцелению{920}. Он также появлялся и в литературных произведениях: например — иносказательно — в фантастическом романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», где описывается приход сатаны в сталинскую Москву, как «писатель Иоанн из Кронштадта»{921}.

В официальных же советских публикациях образ пастыря был попросту перевернут, и без конца повторялась старая формула: о. Иоанн был «ярый монархист, один из основателей черносотенного “Союза русского народа”, непримиримый противник революционного движения, который прикидывался чудотворцем»{922}. Парадоксально, но в разгаре борьбы с «пережитками» в 1970-х гг. советская пресса сама предавала гласности и распространяла те взгляды, с которыми боролась. Придерживаясь своей схемы, согласно которой международные реакционные силы вступили в заговор, чтобы свергнуть коммунизм, она с одинаковой силой обличала как реакционно настроенных эмигрантов, так и их «сотоварищей» на территории Советского Союза. Уделяя такое внимание обеим группам, советские публицисты усиливали у них сознание огромного значения своей борьбы — получалось, что их стремились одолеть одновременно и «международный коммунизм» и «международный либерализм». Кроме того, намеренно стирая различие между правыми эмигрантами и доморощенными оппозиционерами, советские журналисты продолжали традицию дореволюционных радикальных литераторов, которые разоблачали иоаннитов.

Судьба иоаннитов после революции

Иоанниты продолжали существовать и после смерти о. Иоанна. Поначалу их ожидала та же участь, что и другие народные религиозные движения, функционирующие в рамках Церкви: если иерархи не одобряют или открыто осуждают движение, оно, как правило, умирает. И в течение десяти лет после кончины о. Иоанна число иоаннитов действительно стало приближаться к нулевой отметке. Только газеты правого толка давали себе труд сообщать об их деятельности; после 1913 г. о них вообще перестали писать в прессе; о них словно забыли. Однако, как ни странно, они выжили, причем исключительно благодаря враждебности советской власти.

В советское время одинаково подвергались преследованиям как собственно иоанниты, так и православные христиане, чтившие память о. Иоанна. Для соединения их в одну категорию имелись как религиозные, так и политические причины. В первые десятилетия советской власти прославление о. Иоанна означало принятие и повторение его апокалиптических, эсхатологических, антиреволюционных суждений. После 1918 г. для тех, кто пострадал от революции, его зловещие прогнозы о грядущем в России апокалипсисе звучали более чем правдиво, но в особенности это касалось иоаннитов. Заявления 1920-х гг. о видениях о. Иоанна поразительным образом напоминали эсхатологию иоаннитов{923}. Более того, советские власти унаследовали склонность дореволюционных радикалов ставить знак равенства между иоаннитами и всеми последователями о. Иоанна; впрочем, были и такие, кто и не подозревал, что между ними существуют какие-либо различия. Наконец, что было наиболее важно с точки зрения нового режима, все почитатели о. Иоанна сходились в резком неприятии революции и зачастую являлись монархистами, независимо от своих религиозных убеждений. Иными словами, их политические и эсхатологические воззрения были едины, а если между ними и существовали расхождения во взглядах на православие, то такие тонкости мало волновали новый режим. К примеру, в 1938 г. в Твери органы безопасности обнаружили группу заговорщиков — «иоаннитов», прикрывавшихся вывеской кооператива «Красные труженики». У них были найдены изображения о. Иоанна и расстрелянной императорской семьи, которые, как было известно, заменяли иконы. Несмотря на то что это не были явные религиозные символы, почитание их владельцами символов старого режима явилось достаточным для их обвинения. Как писал «Безбожник», они получили свое «заслуженное и справедливое наказание»{924}.

В 1950-е гг. тени иоаннитов были вновь вызваны к жизни{925}. Подобно тому как прежде слово «иоанниты» означало в 20–30-х гг. то же самое, что монархисты или не принявшие революцию православные христиане, теперь оно стало нарицательным для обозначения их преемников в эмиграции. В 1958 г., в пятидесятую годовщину кончины о. Иоанна, РПЦЗ начала публиковать статьи и книги, которые готовили почву для его предстоящей канонизации. Это дало советским властям новый повод для нападок на этот «неподконтрольный орган». Иоанниты теперь воскресли в обличье РПЦЗ, представителей которой также называли «черносотенцами, идеологами контрреволюционного монархизма». «Винегрет» официальных советских идеологов выглядел так:

«После победы Великой Октябрьской Социалистической Революции идейным продолжателем партии монархистов-черносотенцев выступили т. н. сторонники староцерковничества (тихоновщины). Идейными наследниками и преемниками политической платформы этой линии в наши дни являются православные секты: молчальники, иоанниты, истинно православные (иосифлянство, ИПЦ и ИПХ) и др. Следует сказать, что еще в дореволюционный период идеологи православия, особенно Иоанн Кронштадтский, способствовали укреплению церковного влияния в отсталых слоях населения.

После революции иоанниты, последователи кронштадтского святоши, составляли наибольшую реакционную прослойку в православных сектах… их белоэмигрантские лидеры в лице таких, как еп. Иоанн Сан-Францисский, до сих пор лелеют надежды на реставрацию монархического строя в России»{926}.

Даже в 1988 г. эта линия продолжилась в издании «Православие: словарь атеиста»: иоанниты в нем описываются как «фанатичные почитатели Иоанна Кронштадтского». Как отмечалось в словаре, «в нашей стране ныне сохраняются лишь отдельные представители этой реакционной группировки. Однако культ Иоанна К. усиленно раздувается т. н. русской православной церковью за рубежом, которая сделала его имя знаменем воинств, антикоммунизма и крайнего обскурантизма»{927}. Таким образом, в глазах советских властей оппозиция коммунистическому режиму и почитание о. Иоанна означали иоаннитство; тот факт, что в 1908 г. их осудил Синод по чисто религиозным причинам, совершенно не принимался в расчет. В западных исследованиях советского времени иоанниты широко обсуждались в контексте других оппозиционных эсхатологических сект, таких как федоровцы, иннокентьевцы и имяславцы, хотя, как ни парадоксально, Юджин Клэй настаивает на их принадлежности православию. Поскольку особенности поведения, характерные для иоаннитов, растворились в эмигрантской среде, эмигрантские историки религии преуменьшали значение иоаннитов{928}.

Канонизация Московским патриархатом отца Иоанна и ее последствия

Канонизация о. Иоанна Московским патриархатом поставила проблему перед теми иерархами, которые отчаянно стремились создать «политкорректный» образ пастыря. Принимая во внимание фантастически политизированные советские публикации предшествующих десятилетий, это было нелегко. Когда летом 1990 г. Московский патриархат канонизировал о. Иоанна, то и антисоветская позиция эмигрантского сообщества, и советские обвинения в адрес о. Иоанна одинаково не устроили составителей богослужебных текстов — в конце концов, их епископы и предшественники сотрудничали с советской властью. Тогда был найден остроумный выход — избегать любого открытого упоминания о политических воззрениях или пророческом даре о. Иоанна и создать свой образ святого. Подчеркивая его «русскость», идеологи Московского патриархата стремились показать свою географическую — и, шире, духовную — преемственность по отношению к о. Иоанну. Это обнаруживается в тропаре, сложенном ими в честь пастыря: