Ежов (История «железного» сталинского наркома) - Алексей Полянский

— Какую подрывную, шпионско-вредительскую деятельность вы проводили в самом ГУЛАГе?

— Мы понимали, что расширение хозяйственных функций НКВД должно сказаться на ухудшении основной оперативной работы. Мы предполагали широко использовать систему лагерей, чтобы направлять туда скомпрометированную часть работников НКВД. Это не только пьяницы, гуляки и растратчики. Среди них были люди с троцкистским прошлым, правые, симпатизировавшие Бухарину и люди Ягоды. Фактически все они были завербованы нами, так как, посылая в ГУЛАГ, мы им намекали, что имеем на них материалы, за которые в любой момент ухватится следствие. Таким образом, мы создали особый резерв людей, готовых выполнить любое заговорщическое задание.

Но в ГУЛАГе и без этого было много антисоветских элементов. Заговорщическое руководство ГУЛАГа было фактически бессменным. Ко времени моего прихода в НКВД ГУЛАГ возглавлял заговорщик из группы Ягоды Матвей Берман, старший брат Бориса Бермана. У него была сколочена большая антисоветская группа людей, занимающих более или менее ответственные посты в ГУЛАГе. Среди этих людей было очень много троцкистов, зиновьевцев, правых, и их было легко привлечь на нашу сторону после ухода Бермана, когда ГУЛАГ возглавил завербованный мною участник заговора Рыжов, который и был направлен на эту работу по моей инициативе для выполнения вредительских заданий. А после его ухода в Наркомлес, ГУЛАГ возглавил связанный со мной заговорщик и шпион Жуковский, который одновременно был и моим заместителем.

Летом 1938 года ЦК ВКП(б) неоднократно обращал мое внимание на то, что меня окружают подозрительные люди, пришедшие со мной на работу в НКВД. В ЦК был поставлен вопрос о снятии Цесарского, мне было предложено убрать с работы в НКВД Шапиро, Жуковского, Литвина. Это насторожило меня, поскольку все эти люди были моими сообщниками, а значит, о заговоре что-то могло быть известно партии. Для того чтобы как-то скрыть свою антигосударственную деятельность, мне пришлось согласиться с требованиями ЦК и я решил сплавить Жуковского без лишнего шума подальше, в провинцию. Эта попытка мною была сделана, однако она не удалась, так как к этому времени приступил к работе Берия, и Жуковский, вместо того чтобы ехать к месту назначения директором Риддерского полиметаллического комбината, был арестован.

25 октября 1939 года

Эсаулов вел себя пристойнее Родоса. Не только не бил, но даже не кричал на Ежова. Он и раньше бил подследственных только под пьяную руку. А в последнее время вообще не пил на службе, боялся Кобулова. С приходом Берия выпивки в НКВД прекратились. Новый нарком, в отличие от старого, не увлекался спиртным и не любил пьяниц среди подчиненных. Эсаулов быстро почувствовал это. Он вообще обладал даром угадывать желание начальства. Поэтому быстро попал в любимцы Кобулову и занял его место, когда того Берия назначил своим заместителем.

Ежова обнадежил спокойный ритм работы с ним Эсаулова. Он понимал, что Эсаулов влиятельнее Родоса, хотя должности у них одинаковые, а по званию Эсаулов даже ниже. Эсаулов был умнее Родоса, и у Ежова появилась надежда убедить следователя в том, что его напрасно обвиняют в некоторых противоправных действиях.

Ранее под нажимом обоих следователей он признал, что, кроме польской, работал еще на немецкую, английскую и японскую разведки, встречался с их резидентами в Москве (фамилии ни следователи, ни Ежов не придумали, оставили просто — «с резидентами»), раскрывая перед ними государственные тайны СССР.

— Послушайте, — взмолился Ежов, — ну какой же я шпион? За мной же все время хвост, шофер или охрана. С каким резидентом я могу встречаться? И в Германии меня никто не вербовал в 1930 году. Наврал я. И про Слуцкого наврал. Не давал я Фриновскому задания отравить его, и Алехин с Заковским здесь ни при чем. Сам умер Слуцкий, от сердца. А я все наврал.

— Не надо было врать, — сухо сказал Эсаулов, презрительно взглянув на сидящего перед ним маленького человека, у которого тряслись губы и руки и который вот-вот готов был разрыдаться в истерике.

Эсаулов долго ухмылялся, прочитав показания Ежова о том, что тот увлекался не только женщинами, но и мужчинами.

Вряд ли сейчас можно с уверенностью сказать, был ли Ежов извращенцем. В условиях Сухановки можно было сознаться и не только в этом, тем более что уже потом, на суде, Ежов из всех инкриминируемых ему вариантов морального разложения признает только пьянство.

Трудно поверить, что в годы, когда гомосексуализм преследовался по закону (и не на словах, а на деле, отправили же за это певца Вадима Козина на Колыму) и когда каждый партийный работник даже невысокого ранга находился под постоянным контролем и соответствующие органы имели полную информацию о его жизни, — трудно поверить, что «голубой» Ежов мог подняться до таких высот. Бесконечные чистки, доносы, проверки, комиссии при крайне недоброжелательном отношении партаппаратчиков друг к другу, несомненно, выявили бы у него это нездоровое пристрастие. Может быть, этот грех Ежову приписали вместе с остальными, тем более что в делах нет показаний «партнеров» Ежова или свидетелей, а только его краткие признания, которые могли быть выбиты следователями.

Известно, что настоящий карьерист, а Берия им, несомненно, являлся, всегда пытается очернить своего оскандалившегося предшественника перед вышестоящим начальством. После ареста Ежова Берия было нужно полностью дискредитировать его в глазах Хозяина, похоронить этого человека не только физически, но и морально. Обвинения бывшего наркомвнудела в шпионаже, диверсиях и вредительстве были стереотипными для всех неугодных Сталину людей и уже немного приелись, а пьянство никогда не считалось в России великим грехом. Другое дело мужеложство, за которое издревле и от церкви отлучали, и ссылали.

Практика компрометации подследственных путем приписывания им каких-либо «сексуальных грехов» нередко применялась органами НКВД. Достаточно вспомнить случай, когда в начале пятидесятых годов следователи так называемого «сионистского договора» и «дела врачей», во главе с одиозным «Минькой» Рюминым пытались инкриминировать моральное разложение арестованной жене Молотова Полине Жемчужиной, обвиняя пожилую женщину в участии в оргиях с групповым сексом.

— В различных документах вы сообщали о себе противоречивые и неверные сведения. Это показала проверка. Вы делали это из-за шпионских и вражеских побуждений?

По тону следователя Эсаулова Ежов понял, что преступления, в которых он уже признался, не мог совершить питерский рабочий — чисто русский человек из пролетариата. У шпиона, вредителя, убийцы и заговорщика Ежова должны быть совершенно другие происхождение и биография, и сейчас следователь будет заниматься их корректировкой в соответствии, наверное, с уже имеющимися и согласованными с начальством заготовками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});