Страстная неделя - Луи Арагон

IX. Свидание в Пуа

Было, должно быть, начало четвертого, когда Бернар спрыгнул с козел на Большой Сен-Мартенской улице города Бовэ. Он снял цилиндр и осмотрелся вокруг. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь туман, освещали обычную картину суеты, сопровождавшую прибытие парижского дилижанса.

Молодой человек, — ибо для прибывшего из Парижа гостя человек в тридцать лет был еще молодым человеком, — высокий шатен, причесанный а-ля Титус, шагал взад и вперед возле почтовой станции. И вид у него был такой, словно он никого не ждет, а прогуливается хоть и с достоинством, но без цели. Маневр этот вызывал невольную улыбку. Равно как и его явные потуги следовать в изяществе костюма, достаточно поношенного, тем ценным советам, что дают газетные рубрики мод, согласно коим человек, ежели у него хорошо развиты ляжки и точеные колени, может смело облекаться в триковые панталоны серого, песочного или бутылочного цвета, помня, однако, что к ним не пристали черные ботинки. Наш молодой человек щеголял как раз в серых триковых панталонах. Должно быть, он не без колебаний отказался в силу своих занятий от розовой вигони, не совсем удобной при чересчур обтянутых панталонах, что бы об этом ни думали парижские щеголи. На нем был черный сюртук по английской моде с бархатным воротником, обшитым шелковым кантиком, застегнутый у самой шеи, а также белый галстук. Все это не слишком свежее, даже чуточку залоснившееся от долгой носки, и при этом — светло-серый цилиндр. Через руку он перекинул пальто, очевидно с целью придать себе провинциальное обличье, поскольку ему вновь предстояло взгромоздиться в черный фургон с зеленым брезентовым навесом над козлами, запряженный парой белых першеронов, — фургон этот он поставил в сторонке. Однако было что-то странное в этом слишком уж явном несоответствии между внешностью молодого человека, его поношенным, но с претензиями на изысканность костюмом и его упряжкой, — простой фургон и вдруг такой возница.

Старик, сошедший с дилижанса, с первого же взгляда понял, что перед ним как раз тот самый незнакомец, с которым у него назначено свидание. Однако он с чувством какого-то удовольствия следил за юношей, который нерешительно поглядывал на вышедших из дилижанса пассажиров, стараясь угадать, с кем из трех-четырех прибывших парижан ему предстоит иметь дело. Затем старик, как бы невзначай, приблизился к молодому человеку и сказал нелепую фразу, которую ему рекомендовали произнести, адресуясь к тому, кто его будет встречать. Почему в таких случаях всегда выбирают в качестве пароля нарочито неестественные фразы? Молодой человек вздрогнул от неожиданности и уставился на приезжего, на его потертый саквояж рыжей кожи, длинный клетчатый редингот бутылочно-зеленого цвета, мягкие сапожки с отворотами и фетровую шляпу, из-под которой падали на бархатный засаленный воротник длинные с проседью кудри, придававшие старику сходство с добрым дядюшкой Франклином{77}, каким его обычно изображают на картинках.

— Стало быть, это вы, сударь, — пробормотал молодой человек, и по его тону было ясно, что он узнал прибывшего.

Это не слишком обрадовало последнего. Он считал, что слава его уже миновала, особенно для нынешнего молодого поколения. Он произнес с еле заметным провансальским акцентом:

— Соблаговолите запомнить, гражданин, что в данных обстоятельствах я зовусь Жубером и приехал закупать для господ Кальвиль, Париж, Капрская улица, вязаные изделия… Полагаю, память у вас хорошая.

Торчать здесь дольше без дела не было никаких причин, тем более что не приходилось рассчитывать на хорошую погоду. Молодой человек без лишних слов подал руку господину Жуберу и помог ему вскарабкаться на сиденье фургона под брезентовый навес, долженствующий защищать путников от дождя. Потом, укутав колени своего пассажира суконным покрывалом, обшитым по краям кожей, молодой человек надел выцветший от долгой носки и потерявший свой первоначальный цвет каррик, зашел с другой стороны, пошарил рукой под сиденьем и, убедившись, что два крупного калибра пистолета лежат на месте, уселся рядом с гостем, сложил трубочкой свои мясистые бледные губы и издал отрывистый звук, заменяющий щелканье кнута.

— Извините, сударь, за неудобный экипаж, но ничего не поделаешь. Поверьте, тут повинны не мои личные вкусы, а профессия, — начал он по выезде из города своим глухим грубоватым голосом, нечетко, по-пикардийски выговаривая носовые звуки. — Дело в том, что я развожу нитки и основу, которую изготовляют в Абвиле, и распределяю их по деревням, где работают на дому, а готовые ткани отвожу для окраски в Бовэ. Но сейчас мы с вами катим налегке.

— Значит, гражданин, — произнес старик нравоучительным тоном, — вы способствуете эксплуатации сельского населения и занимаетесь делом, которое ущемляет интересы ткачей в городах, где имеются фабрики-сукнодельни…

В этом повторном обращении «гражданин» чувствовалась известная настойчивость. Его спутник немного покраснел и на сей раз ответил тем же:

— Гражданин, я разъезжаю в качестве скромного приказчика господина Грандена из Эльбёфа, чем и зарабатываю себе на хлеб насущный. Он перекупил у господ Ван-Робэ в Абвиле фабрику, изготовляющую основу. И вовсе я не коммивояжер. Конечно, картины, свидетелем которых мне приходится быть в силу моей профессии, образовали мои убеждения, и именно поэтому я прибыл вас встречать сюда, в Бовэ… — Он явно старался избегать в разговоре пикардийского акцента, что, впрочем, не мешало ему говорить вместо насущный — «насушный». — Но сейчас речь идет вовсе не о том, чтобы оправдывать себя в ваших глазах. Вы прямо из Парижа и, надеюсь, понимаете, что я сгораю от нетерпения… Что там делается?

Сведения господина Жубера мало чем дополнили те, что нынче утром дошли до префекта Бовэ и маршала Мармона, хотя старик передавал их совсем по-другому, а его отчасти иронический тон мог бы неприятно поразить какого-нибудь сторонника Бонапарта, не знай он, что перед ним никак уж не приверженец монархии. Только одну новость мог дополнительно сообщить путешественник, но откуда, интересно, он ее взял? А именно: что Наполеон велел призвать Карно, но встреча их произойдет только нынче вечером… Без сомнения, император хочет привязать к своей колеснице «Организатора победы»{78}. В свою очередь господин Жубер также задавал спутнику вопрос за вопросом. Все его интересовало: и пейзаж и улицы Бовэ, запруженные королевской гвардией, заваленные вещами беглецов, толпы зевак, нищих, работников, не находивших себе работы… Он осведомился также об умонастроении местных жителей. Известно ли, где остановятся королевские войска — здесь или на Сомме? Потому что такая угроза имеется, и, во всяком случае, в Париже опасаются, — господин Жубер выделил голосом окончание этого слова, как раньше он упирал на слово «гражданин», — что если Мармон создаст фронт, значит, Бурбоны получили заверение в иностранной поддержке, а в том случае, если пруссаки и казаки снова хлынут к Парижу…

Но откуда было знать скромному приказчику о стратегических планах Людовика XVIII? Не от терэнских же красильщиков, в самом деле, которым он только успел завезти товар и тут же поспешил на условленное свидание, сумев заметить лишь то, что видел сейчас из окошка дилижанса и сам господин Жубер. В общем, хотя иностранных войск пока нет, все же можно нарваться на легкую кавалерию или на гренадеров, поэтому благоразумнее всего опередить войска и поскорее доехать до Пуа.

— Как до Пуа? — воскликнул парижский гость. — Значит, выбор пал на Пуа? Но ведь яснее ясного, что мы с вами окажемся на пути следования войск! Вот уж глупость!

Все это так, но когда дело замышлялось, никто не мог даже предполагать, что король свернет на Кале. Верно ведь? А сейчас, в последнюю минуту, поздно менять место: слишком много народу предупреждено.

— Слишком много? А сколько же нас будет?

Молодой человек пожал плечами: точное количество он назвать затрудняется, но так он, по крайней мере, понял из разговора, состоявшегося с одним другом (слово «друг» он произнес подчеркнуто напыщенным тоном, как до этого старик произносил слово «гражданин»). Решено ведь связаться со всеми слоями общества, главным же образом с наиболее бедными слоями…

— Послушайте-ка, Бернар… — начал господин Жубер.

Бернар подскочил и уставился на говорившего. Стало быть, парижскому гостю известно его подлинное имя? Выходит, что осторожности требуют лишь от него, Бернара. Но разве и он в свою очередь не узнал господина Жубера? Правда, это не совсем то же самое.

— Послушайте-ка, Бернар… — начал господин Жубер, — мне известны причины личного характера, по которым вам было бы желательно провести вечер в Пуа… но…

Эк, куда метнул! Бернар не нашелся, что ответить. Прежде всего сам он не принимал никакого участия в выборе места встречи, но не стоило ссылаться на это: господин Жубер все равно бы не поверил, поскольку знал. А о чем знал господин Жубер, об этом Бернар тоже не смел говорить. От кого мог он получить подобные сведения? Отрицать очевидность было просто бессмысленно. Оставался единственный выход — не произносить определенных слов, дабы не подтверждать того, что, возможно, вовсе не имелось в виду.