Бородинское поле - Иван Шевцов

Говорову накрепко врезался в память тот морозный день с голубым небом, хрусталем берез и розовым снегом. Он тогда находился на левом фланге своей армии. Помнит суровый до жестокости приказ командующего фронтом Жукова: контратаковать, нанести удар по врагу в районе Акулово. Помнит и мужественное лицо комдива 32-й полковника Полосухина, которому он лично отдавал приказ на атаку. Столкнувшись открытыми взглядами, они понимали друг друга: спокойно-угрюмый командарм и сдержанно-невозмутимый комдив. Тогда он сказал Полосухину, уже после того, как отдал приказ, сказал так, как редко говорил своим подчиненным - с чувством, тихо и медленно:

- Это очень важно, Виктор Иванович, для Москвы, для судьбы Отечества.

И он увидел, как от этих его слов - совсем не официальных, а ласковых и преисполненных глубокого смысла - в правдивых добрых глазах Полосухина вспыхнула беспощадная решимость, и тот ответил твердо, спокойным тоном:

- Тридцать вторая, товарищ командующий, исполнит свой долг до конца.

И генерал верил полковнику, потому что этот полковник хорошо знал своих подчиненных, уже доказавших в непрерывных оборонительных боях, на что они способны.

Тот памятный бой начался в безоблачном морозном небе и закончился на заснеженной земле, на которой обрели себе вечный покой тысячи немецких солдат и офицеров. В двухдневном бою враг потерял много танков, бронемашин и другой военной техники. Немцы бежали из Акулова. Там, возле Акулова, противоборствующие стороны поменялись ролями: началось контрнаступление Красной Армии - иссякший гитлеровский "Тайфун" сменился вспыхнувшим советским ураганом.

Пятая армия вела наступление уже восьмой день. Навстречу вездеходу командарма в сторону передовой шли свежие подразделения пехотинцев, одетых в светлые новенькие полушубки и валенки, встретился эскадрон кавалеристов, походные кухни, сани, груженные боеприпасами, застрявшая в снегу санитарная машина, которую толкали бойцы. Потом он обогнал колонну пленных немцев.

На окраине бывшей деревни, в которой уцелела лишь одна изба, снежная дорога круто сворачивала вправо, в объезд, потому что сама дорога была загромождена грудой металла из сожженных и изуродованных немецких автомашин. Тут же лежали опрокинутые орудия, обледенелые трупы лошадей, разбросанные ящики из-под снарядов. Видно - лихо поработали наши танкисты, настигнув в спешке отступающих фашистов. И произошло это вчера.

Говоров велел водителю остановиться. В сопровождении адъютанта он вышел из вездехода. Его, как артиллериста, естественно, интересовали орудия. Некоторые были совсем исправные. "А ведь их надо бы использовать", - заметил он про себя, и в тот же миг взгляд командарма привлекло другое: на лафете одного из орудий, прислонясь спиной к казеннику, зябко съежившись, сидел немецкий солдат. Припорошенную снежком обнаженную голову он вобрал в приподнятый воротник, повязанный белым шарфом. Светлая прядь смерзшихся волос, на вид седая, падала на бледный висок. Крупные снежинки ложились на обнаженную тонкую кисть руки и не таяли. В первое мгновение казалось, что солдат, здорово намаявшись, уснул на орудийном лафете. Но потом Говоров, сделав несколько шагов следом за своим адъютантом и подойдя поближе к орудию, понял, что этот солдат уснул навечно. Здесь его настигла смерть.

За прошедшие месяцы войны Леонид Александрович много видел крови и смертей. Еще сегодня утром он был на заснеженном поле, усеянном трупами гитлеровских вояк; но этот солдат, примерзший, точно припаянный к орудийному лафету, чем-то поразил его, задел глубинные струны души, навел на размышления. Солдат, который сеял смерть и разрушение на нашей земле, который изо всех сил стремился в Москву, чтобы пройти по ней торжественным маршем победителя и затем пьянеть от грабежа и насилия, не ушел от справедливого возмездия. Но в эту минуту Говоров подумал о нем как о юноше, у которого где-то в далекой и проклятой Германии были мать и отец, были родные и близкие, были любовь и мечта. В душе генерала с новой силой вспыхнул гнев к сидящим в далеком Берлине маньякам, которые ради своего тщеславия и бредовых идей походя играют человеческими жизнями.

- Довоевался, - весело сказал адъютант командарма, сверкнув бойкими глазами в сторону примерзшего к лафету солдата.

Говоров в ответ пробормотал что-то невнятное и, круто повернувшись, пошел прочь. Он хотел было быстрее сесть в свой вездеход, но тут на глаза ему попался боец-подросток, почти мальчик, в белом маскхалате, надетом поверх ватника, в больших валенках и таких же - не по его росту - меховых рукавицах. Пришло на ум некрасовское "мужичок с ноготок". Серая ушанка, сбитая набекрень, и трофейный автомат на шее придавали пареньку бравый и забавный вид. Говоров приказал адъютанту позвать мальчонку. И хотя командарм был в обыкновенном солдатском полушубке и простой цигейковой шапке-ушанке, быстро подбежавший к нему парнишка, сняв рукавицу и лихо приложив обнаженную руку к нахлобученной на лоб шапке, чеканно доложил:

- Товарищ генерал, ординарец подполковника Макарова боец Фролов прибыл по вашему приказанию.

- Почему ты решил, что я генерал? - добродушно спросил Говоров, бросив скользящий осуждающий взгляд на своего адъютанта.

Парнишка правильно понял этот взгляд и, чтобы не подводить командира, сказавшего, что его вызывает именно генерал, ответил, нисколько не смущаясь:

- По вездеходу, товарищ генерал. На такой машине только большое начальство ездит.

"Находчив", - тепло подумал Говоров, припоминая фамилию Макарова. Спросил:

- Артиллерист, значит?

- Ага, - совсем уже не по-военному ответил Коля Фролов.

- А где твой командир? Подполковник Макаров? - уточнил командарм.

Теперь он уже понял, о каком Макарове идет речь.

- Они там, в штабе… - Коля махнул рукой на одинокую избу, возле которой толпились военные, дымила походная кухня и стояло несколько артиллерийских лошадей.

Это было кстати. Именно он, Глеб Макаров, уже не подполковник, а полковник, нужен был сейчас Говорову.

Напоминание о командире артполка возвращало мысли командарма к последним боям за Акулово, порождало чувства огорчения, досады и запоздалого раскаяния. Главная тяжесть тех боев легла на плечи 32-й дивизии, и, как обещал тогда Полосухин, его воины до конца исполнили свой долг. Но цена была слишком велика, дивизия настолько обескровлена и обессилена, что без пополнения и отдыха не в состоянии вести успешного наступления. 32-ю поддерживал артиллерийский полк Макарова. Командарм хорошо знал Глеба Макарова еще по боям на Бородинском поле как умелого, инициативного, боевого командира. Полк этот числился в армейском резерве, но все время оборонительных боев за Москву он был подчинен Полосухину и на своих плечах вынес большую часть танковых ударов врага.

Под Акулово один наш атакующий стрелковый батальон в самый ответственный, решающий момент залег под пулеметным и артиллерийским огнем двух немецких танков, стрелявших из-за укрытия. Говоров в это время находился на НП Полосухина. Он слышал, как командир 32-й дивизии по телефону приказал Макарову уничтожить эти танки. В полку Макарова запас снарядов был на исходе. Полосухин об этом знал. Глеб приказал батарее Думчева открыть огонь по невидимым для артиллеристов танкам, напомнив при этом об экономии снарядов. Слабый огонь батареи, притом по закрытой цели, был малоэффективен, батальон, зарывшись в снег под огнем врага, нес ощутимые потери. Полосухин нервничал, он понимал, что Макаров экономит снаряды, а командарм, с тревогой наблюдавший за боем, пришел в сильное раздражение и глухо возмущался слабым огнем артиллеристов. Полосухин снова позвонил Макарову и потребовал усилить огонь.

- Изо всех орудий, - громко и сердито сказал Говоров. И, решительно взяв у Полосухина телефонную трубку, заговорил грозно и отрывисто: - Вам, Макаров, не полком командовать, а богадельней! Вы меня поняли? Вам приказано уничтожить вражеские танки. За это вы головой своей отвечаете. А вы немцам пятки щекочете.

- Разрешите объяснить, товарищ… - начал было Глеб.

Но Говоров резко оборвал его:

- Выполняйте приказ, объяснять будете потом.

И с грохотом бросил трубку. Он был бледен, злой свет вспыхнул в его глазах. Такое с Леонидом Александровичем случалось редко. Мрачный и молчаливый, он умел владеть собой даже в минуты острого напряжения. Человек властного вида, но доброй и чуткой души, он отличался большой терпимостью. Но тут сорвался.

Глеб понимал состояние командарма, как понимал и то, что даже вдвое плотный огонь не гарантирует уничтожение двух танков. Тогда он приказал командиру батареи капитану Думчеву выдвинуть два орудия на прямую наводку, чтобы ударить по танкам, положившим в снег батальон пехоты и сорвавшим нашу атаку. По глубокому снегу под огнем врага шли артиллеристы на прямую наводку, погоняли лошадей, толкали орудия, падали и поднимались, не обращая внимания на, свист пуль. Они смирились с мыслью о смерти и думали лишь об одном: как можно скорее выкатить орудия на прямую наводку и открыть огонь. Первым замертво упал в снег командир взвода. Потом одна за другой были убиты лошади. Казалось, батарея не достигнет цели и приказ не будет выполнен. Тогда Глеб Макаров с командиром дивизиона Кузнецовым, санинструктором Фроловой и еще двумя бойцами стали на лыжи и бросились на подмогу Думчеву. Капитан Кузнецов был смертельно ранен в голову, не смог добежать до орудий. Саша наклонилась над ним и едва успела сделать перевязку, как он скончался у нее на руках, не приходя в сознание.