Я всё ещё влюблён - Владимир Бушин

— Кажется, там пусто…

Действительно, все три бильярда стояли без дела. На среднем, самом большом, лениво и бесцельно гонял шарь» старший сын Джемса Тернера — Джек, по прозвищу Жирный. Казалось, он был совершенно далек от тех кошмарных страстей, которые терзали сейчас посетителей этого дома. Увидев вошедшего, он оживился.

— На ловца и зверь! Сыграем, господин Энгельс?

Джек Тернер был известен как отличный игрок. Его триплеты и абриколи славились на весь Манчестер. Правда, он уже изрядно выпил, но это едва ли скажется заметно на игре, он почти всегда брал кий в руки именно в таком состоянии и почти всегда выигрывал. Во всяком случае, Энгельсу во встречах с ним еще ни разу не удалось избежать поражения. Несмотря на это, сегодня ему очень хотелось сразиться с отпрыском одного из первых богачей города и если не выиграть, то хотя бы потрепать ему нервы.

Энгельс ответил со смехом:

— Что с евнухом, что с женщиной играть — не все ль равно?

— С евнухом? — удивился Тернер.

— Это не о вас, разумеется, — сказал Энгельс, выбирая кий. — Так у Шекспира говорит Клеопатра, когда ей приходится решать дилемму, с кем играть: со служанкой или с евнухом. А вы — какой же вы евнух! Вы известны в городе совсем с другой стороны.

Тернер самодовольно улыбнулся.

— Но позвольте, — сказал он через несколько мгновений. — Клеопатра с кием в руках? Разве в античном мире бильярд был уже известен?

— Нет, конечно, — Энгельс достал монокль и вставил в правый глаз.

— Так чего же Шекспир дурачит нам голову?

— Подумаешь! — Энгельс сделал пробный удар по шару, выбранный кий ему понравился. — Велика важность. Если бы все люди, особенно сильные мира сего, допускали лишь подобные ошибки… Как играем?

— Пирамидку.

— Идет. Какая ставка?

— Меньше чем на пять фунтов я, как всем известно, не играю.

Тернер безбожно врал: больше чем фунт здесь никогда не ставили. А пять фунтов были немалой для Энгельса суммой — его недельным жалованьем. Но он, понимая, как шатка надежда на выигрыш, все-таки задорно воскликнул:

— Пять? Хоть десять!

— Десять? — Мелок, которым Тернер намазывал острие кия, хрустнул у него в руках и рассыпался. — Вы готовы поставить десять фунтов, играя против короля манчестерского бильярда?

— Готов, ваше величество! Мне всегда нравилось играть против королей.

— Ну-ну, — зловеще промычал Тернер.

Сделать первый удар досталось Энгельсу. Он не хотел осторожничать и хитрить, его подмывало желание созоровать, показать свое пренебрежение к противнику, и он сильнейшим клапштоссом — ударом в центр битка, при котором биток после столкновения с шаром останавливается, — разнес всю пирамиду.

Тернер удивленно взглянул на противника и лишь потом — на темно-зеленое поле. Странное дело! Шары разметаны по всему пространству, но, кажется, нет ни одного, который бы ложился в лузу легко и верно. «Везет нахалу», — подумал Тернер. Однако наметанный глаз вскоре кое-что выискал. Первый шар он положил в угол изящным карамболем, второй — в боковую лузу простым, но четко выполненным накатом. Но и Энгельс, когда пришла его очередь, с одного кия тоже забил два шара, сперва двенадцатый, потом восьмой. Сумма очков у него оказалась даже больше на четыре, чем у Тернера.

Привлеченные высокой ставкой выигрыша, вокруг собирались любопытные.

— Что с евнухом, что с женщиной играть — не все ль равно? — повторил Энгельс, намазывая мелом острие кия и большой палец левой руки.

Тернер посмотрел на него с раздражением и плохо ударил: верный шар не пошел в лузу. А Энгельсу снова повезло — он положил в угол очень трудный шар. Человек явно был в ударе.

Вскоре Тернер забил еще два шара, билей у него стало больше, но по очкам он продолжал отставать.

Вдруг в зале послышался какой-то шум, раздался звук падающих стульев, невнятные выкрики. Кто-то вбежал в бильярдную с возгласом:

— Господа! В клуб рвется толпа неизвестных людей! Нападение!

Все бросились в двери. Тернер положил на стол кий с очевидным намерением присоединиться к большинству.

— Сударь, — спокойно сказал Энгельс, — партия начата. Ваш удар.

— Да, но если там нападение… — промямлил Тернер, нехотя беря кий.

— Какое еще нападение! Просто поскандалили пьяные. Кому нападать-то?

— Кому? — под внешним спокойствием и хмелем у Тернера, оказывается, тоже, как у всех, таился страх. — Разве вы не слышали, что в городе начинают пошаливать?

Он ударил, да так неловко, что шар перелетел через борт. Такое случается с ним раз в три года. Король, видимо, потерял твердость руки и остроту глаза.

— Кто же это? — добродушно спросил Энгельс.

— Известно кто — рабочие наших фабрик.

— Конечно, у них есть основание желать разнести в щепки наш клуб. Я думаю, они это могут и осуществить. Но невероятно, чтобы рабочие решили сделать это именно сегодня, когда я впервые выигрываю партию у короля манчестерского бильярда и имею шанс содрать с него десять фунтов.

Тернер, который поначалу, казалось, все больше и больше хмелел, теперь стал совсем трезвым. Он взял себя в руки и положил два отличных шара: один — красивейшим дуплетом в среднюю лузу, другой, висевший над угловой лузой, — труднейшим абриколем, ударом кия в биток, стоящий у самого борта. Да, это был все-таки подлинный мастер! Теперь у него стало больше очков. И тому и другому до победы могло хватить одного шара. Тернеру достаточно было забить любой шар с цифрой не ниже шести, Энгельсу для победы требовалось десять очков. На поле оставался лишь единственный шар, который мог дать ему победу одним ударом, — шар с цифрой «один», так называемый туз, имеющий одиннадцать очков. Энгельс понимал, что если предоставить противнику хорошую возможность для удара, то он, конечно, возьмет свои шесть очков, и все погибло. Надо было решать дело сейчас. Где туз?..

— Между прочим, ваше величество, — медленно говорил Энгельс, медленно обходя стол, — ваш знаменитый собрат и коллега Карл Девятый в ночь на двадцать четвертое августа 1572 года играл в Лувре на бильярде, когда услышал звон колоколов, призывавший католиков бить гугенотов. То была, как вы помните, Варфоломеевская мочь.

— О, господи! Какие мрачные сравнения! — без тени шутки воскликнул Тернер, опасливо поглядывая на открытую дверь и прислушиваясь к звукам в зале. — Меня, как я вижу, вы хотели бы видеть в роли не короля, а гугенота…

— В ту ночь, — как бы в пространство произнес Энгельс, принимая стойку для удара, — в Париже было убито около двух тысяч гугенотов.

— Перестаньте, господин Энгельс, — нервно передернул толстыми плечами Тернер.

— А потом еще тридцать тысяч в других городах Франции…

— Вы слышите? — всполошился Тернер, указывая кием в сторону зала. — Там опять что-то началось. Пойдемте отсюда!

Энгельс ударил, и неудачно. «Все пропало! — с досадой подумал он. — Сейчас этот тип врежет шар с цифрой «восемь», и мне придется платить».

— Пойдемте отсюда! — повторил Тернер.

— Сэр! Я не узнаю вас, — усмехнулся Энгельс. — Или я действительно играл не с мужчиной, а с евнухом? Бейте, ваш черед. Мы уйдем отсюда только после Того, как закончим партию.

Тернер прицелился. Теперь ему Хотелось не столько выиграть, сколько быстрее закончить игру. Он прицелился, конечно, в удобно стоявший восьмой шар, и прицелился тщательно, но руки у него, видимо, дрожали, он потерял кладку, и удара не получилось, шар нелепо ткнулся в борт рядом с лузой. Энгельс понял, что у него появился еще один, и последний, шанс — такую ошибку Тернер уже не повторит. Где же туз?..

— Да, сударь, — Энгельс опять пошел вокруг стола, изучая положение на поле, — было убито за несколько дней около тридцати пяти тысяч гугенотов.

— Да к чему вы все это? — не вытерпел Тернер.

— А к тому, милостивый государь, — Энгельс выбрал позицию для удара, — что политические, страсти и классовая ненависть гораздо сильнее страстей религиозных.

Раздался топот ног, и в бильярдную вбежал бармен.

— Господин Энгельс! — задыхаясь, проговорил он. — Там ломится в дверь толпа озверевших рабочих. Они убили швейцара… Вы тут единственный трезвый человек, вы тут единственный, к кому у рабочих нет ненависти… Подите поговорите с ними… Спасите нас!

Тернер бросил кий и кинулся к двери.

— Назад, евнух! — Энгельс одним прыжком догнал беглеца, схватил за плечо и крутанул в направлении бильярдного стола. — Я вам сказал, что вы не уйдете, пока мы не кончим партию. Ваша попытка к бегству тем более позорна, что ход мой. Я завтра же поставлю перед правлением клуба вопрос о вашем исключении из членов за такое недостойное поведение… И вы, Харпер, обождите. Я сейчас.

Туз стоял крайне неудобно; неудобно, почти у самого борта, стоял и биток. Энгельс примерился и так и этак. Положить туза можно было лишь сложнейшим триплетом в среднюю лузу. А триплет за всю жизнь Энгельсу удавался не более четырех-пяти раз. Но надо, надо!.. Ударив, Энгельс закрыл глаза и, как ему показалось, очень долго не открывал их. На самом деле он открыл их почти тотчас и увидел, как туз резко ударился о борт, отскочил к противоположному и от него — мягко и точно — в лузу!