Сладкий грязный мальчик (ЛП) - Кристина Лорен

Это крохотная доля сомненья, на которую мне стоит обратить внимание – быть может, знак, что это не самая лучшая идея, посещавшая мою голову- однако, я забиваю на всё. Стараюсь не смотреть на Анселя – по большей части он всё ещё одет, и лежит на одеяле – в то время, как я пакую вещички, одеваюсь и ищу на столе в гостиной листок и ручку.

Потому что, как только переступаю порог спальни и вижу его, не представляю, как оторвать глаз.

Только сейчас, я поняла, что вовсе не имела времени, чтобы оценить, насколько потрясающее горячо он выглядел прошлой ночью. Голубая рубашка на пуговицах – приталенная, облегающая его широкую грудь, сужаясь к талии – пуговицы под горлом расстёгнуты и язык обжигает желанием, нагнуться и оставить дорожку из засосов по любимым маршрутам : от шеи к груди, от груди к плечу. Его джинсы изношены и великолепны, протёрлись во всех лучших, знакомых местах – на бедре и вокруг пуговицы. Ансель даже не снял свой любимый коричневый ремень перед тем как заснуть – он висит расстегнутым, как и штаны, что сидят низко на бёдрах – и у меня чешутся руки вытащить его из шлевки, чтобы увидеть, прикоснуться и попробовать его кожу на вкус ещё раз.

Хоть это и невозможно, чувствую, как скачет его пульс на шее, представляя тёплый вкус кожи Анселя на моём языке. Знаю, что, сонливый Ансель запустит мне руки в волосы, когда я спущу его боксеры до бёдер. Я даже знаю, что увижу какое-то ужасное облегчение его глазах, разбуди его прямо сейчас – не сказав прощай, но занявшись напоследок любовью. Простить его с помощью слов. Спору нет, настоящий примирительный секс с Анселем будет настолько хорош что, в то время пока он будет прикасаться ко мне, я забуду, что между нами вообще была какая-то размолвка.

И сейчас, всячески стараясь не шуметь и уйти, не разбудив его, становится ясно как божий день, что я не могу не прикоснуться к нему перед тем, как покину. Проглатываю огромный, тугой ком в горле, и выпускаю всхлип, который старалюсь подавить, быстро выдыхая, словно пар под давлением из чайника. Боль, как удар в живот, пробивает раз за разом до тех пор, пока не захочется ударить в ответ.

Я – идиотка.

Но, чёрт возьми, он тоже хорош.

Мне требуется много долгих, болезненных секунд, для того, чтобы отвести взгляд от того места, где лежит Ансель и посмотреть вниз, на ручку и бумагу в моих руках.

Что, мать вашу, я должна ему написать? Это, вероятно, не прощание. Если я хорошо его знаю – даже если вчера, он заставил меня почувствовать немного иначе – Ансель не остановится на телефонных звонках и мейлах. Я увижу его снова. Но я уезжаю в то время, пока он спит и если вспомнить, что представляет из себя его работа, мы можем не встретится еще много месяцев. Действительно не лучший момент для «я скоро увижу тебя» записки, в любом случае. Поэтому, я останавливаюсь на самое простом и правдивом, даже если сердце сжимается в тиски, во время письма.

Не навсегда. Просто не сейчас.

с любовью

Мия.

Мне и правда стоит сначала разобраться c собственными проблемами, прежде чем винить его в утаивании своих в “пресловутой коробке”, пряча её под “пресловутой кроватью”.

Но, чёрт возьми, хотела бы я этого сейчас? Да. Всегда.

20 ГЛАВА.

На улице всё ещё темно, когда я выхожу на тротуар; распахнутая настежь дверь, ведущая в вестибюль нашего дома, со стуком закрывается позади меня. Такси, с выключенными передними фарами, поджидает у обочины, освещённое только искусственным светом от фонаря, чуть выше по улице. Водитель бросает быстрый взгляд поверх газетки, с кислым выражением на морщинистом лице, застывшем с постоянной маской отвращения.

Внезапно понимаю, как должно быть выгляжу – волосы в беспорядке и вчерашний макияж размазан вокруг глаз, тёмные джинсы, и в тон им свитер – как какой-то уголовник, ускользающий во тьме.

В голове звучит «сбежала с места преступления», и как же раздражает, насколько близко это чувствуется.

Шофер выходит из машины, встечая меня позади - около открытого багажника. И вытаскивает сигарету изо рта.

- Американка? - спрашивает он, акцент столь выражен, как и клубы дыма, струящиеся при каждом слоге.

Раздражение бьётся, как в клетке, по нервам, но я лишь киваю, не побеспокоившись о том, чтобы спросить как он узнал и не удостоив его ответом.

Я и так понимаю: это видно за версту.

Он тоже не обращает внимания, что я не отвечаю или же ему просто пофиг, потому что берётся за ручку чемодана, без усилий поднимает и кладёт в багажник.

Тот же чемодан, с которым я приехала, и спрятала через пару дней, потому что он выглядел слишком новым и не к месту посередине тёплой и уютной квартиры Анселя. По крайней мере, именно так я тогда сказала себе, убрав его в шкаф около двери в спальню, где бы он не стал ежедневным напоминанием моего короткого пребывания здесь, или что в конце лета я перестану быть частью жизни Анселя.

Открываю дверь и залезаю внутрь, тихонько закрывая её.

Я знаю, как легко звуки проникают через открытые окна, поэтому изо всех сил стараюсь не смотреть наверх или представлять лежащего на кровати Анселя, проснувшегося в пустой квартире, а что еще хуже – слышавшего, как я хлопнула дверью такси на улице.

Водитель падает на своё место, впереди меня, и ожидающе смотрит мне в глаза в зеркало заднего вида.

- Аэропорт, - говорю я ему, перед тем, как быстро отвести взгляд.

Я даже не уверена, что именно чувствую, когда он заводит двигатель и устремляется вперёд по улице. Печаль? Да. Беспокойство, злость, панику, предательство, вину? Окажется ли всё это вместе - цепочкой ужаснейших решений?

“В любом случае я должна была уехать – говорю себе,- просто чуть раньше намеченного. А даже если нет, нет ничего плохо в том, чтобы немного расширить границы, для себя и грядущих перспектив…правда же?”

Бессмыслица какая. Я чувствую что угодно, кроме определенности.

Я крайне не уверена, была ли вчерашняя ночь пустяком или же решающим фактором, стоит ли уезжать или вернувшись домой, пойму насколько ужасную ошибку допустила, поэтому начинаю подвергать сомнению каждую мысль, что приходит мне в голову. Остаться наедине со своими мыслями во время тринадцатичасового полета кажется настоящей пыткой.

Такси быстро мчится по пустым улицам, а мой желудок скручивается, повторяя мой первый день во Франции, однако, абсолютно по иной причине. Часть меня скорее была бы рада извергнуть всё прямо сейчас, облегчив постоянную, давящую боль, что я ощущала со вчерашнего вечера. По крайней мере я знаю, что тошнота пройдет и я смогу закрыть глаза, притворившись, что земля не крутится вокруг своей оси, а у меня в груди не зияет огромная дыра, границы которой саднят и рвутся.