Воровский - Николай Пияшев

Турки не подписали проект мирного договора, и конференция прервалась.

В перерывах между заседаниями Воровский выбирал время и навещал дочь Нину. Она находилась в двух часах езды от Лозанны, в частном санатории, где лечилась (у нее открылся туберкулезный процесс в легких).

Сойдя с поезда, Воровский глубоко вдыхал горный воздух и направлялся в санаторий. Легкий морозец приятно пощипывал кожу. Воровский любовался снежными вершинами, сверкавшими в лучах яркого солнца, как сахарные головы. По дороге он встречал Нину. Она прогуливалась с большой, в белых пятнах собакой. Увидев отца, бросалась к нему.

— А ты не боишься сломать мне шею? — спрашивал с улыбкой Воровский.

— Ну, ты у меня сильный, — отвечала Нина.

— Сильный ли я — это еще вопрос, а вот ты заметно прибавила в весе. Гимнастикой занимаешь- ся? Не ленишься? А как уроки? Подвигается ли французский? Как математика?

Так они обычно проводили на воздухе часа полтора. Приятно поскрипывал под ногами снежок, напоминавший о Родине. Время проходило незаметно, и Воровский торопился в Лозанну, где его ждали дела.

НА ПОСТУ

Советская делегация покинула Лозанну, предупредив секретариат конференции, что сообщение о продолжении конференции необходимо направлять в Рим.

Шли дни, а секретариат не извещал Воровского о том, что конференция 9 апреля возобновила работу. Воровский узнал об этом из газет и запросил Париж, где находился генеральный секретариат конференции. Лишь 12 апреля секретариат сообщил Воровскому, что советская делегация будет допущена ко второй фазе конференции только в том случае, если она подпишет союзнический проект конвенции о проливах. На это ультимативное требование союзников Воровский ответил нотой, направленной итальянскому правительству как правительству одной из стран-пригласительниц. Воровский заявил протест против фактического устранения советской делегации от участия в конференции. Не получив ответа на эту ноту, он прибыл 27 апреля в Лозанну.

Появление Воровского в Лозанне вызвало переполох среди реакционной части конференции. Империалисты боялись, что участие представителя Советской России может спутать их игру. Французская буржуазная прессу во враждебном духе комментировала приезд Воровского.

На вокзале в Лозанне Воровского встретили его секретарь Иван Дивильковский и Аренс — представитель советской печати. Втроем они отправились в скромную гостиницу «Сесиль» и сняли номер из пяти комнат. Комнаты были скромные, дешевые, но чистые, уютные. Воровский расположился в просторной комнате с двумя окнами, из которых открывался чудесный вид на Женевское озеро.

В Лозанне Воровский сразу же столкнулся с трудностями. «Что касается дел, — писал он жене, — то картина не ясна. Делают пакости, чтобы не пускать нас с Милновичем[38] в Берн, не дают визы. Мы, конечно, «принимали меры», но не знаю, чем это кончится. Лучше иметь дело с большими разбойниками, чем с мелкими воришками».

Вскоре Воровскому стало известно, что швейцарская миссия в Берлине не дала визу советскому дипкурьеру, направляющемуся из Москвы в Лозанну. В швейцарском министерстве иностранных дел ему посоветовали обратиться к генеральному секретарю конференции. 27 апреля Воровский написал туда письмо. Но секретариат повторил свое ультимативное требование.

30 апреля Воровский предал огласке переписку, разоблачавшую в глазах мировой общественности недостойные приемы империалистической дипломатии и вскрывавшую их подлинные намерения: во что бы то ни стало не допустить советскую делегацию на последнюю стадию переговоров о проливах.

«Я считаю невозможным думать, — писал Воровский 27 апреля в секретариат конференции, — чтобы державы-пригласительницы могли прибегнуть к полицейским мерам для удаления России от участия в последней фазе работ комиссии о проливах, что являлось бы вопиющим нарушением условий, на которых России было адресовано приглашение 14 ноября прошлого года».

В то же время Воровский обращал внимание мировой общественности на странную позицию швейцарского правительства. Оно не участвовало в конференции и только оказывало гостеприимство, тем не менее сочло возможным вмешаться в конфликт между Россией и некоторыми из держав-пригласительниц. Таким образом, швейцарское правительство нарушило принцип беспристрастного отношения ко всем делегациям, соблюдать который оно было обязано.

Несмотря на протесты, конференция не желала признавать советскую делегацию, и Воровский не был допущен к заседаниям.

Из Москвы же ему было предписано оставаться в Лозанне и следить за игрой империалистов. Воровский стал ждать… Но он не был простым наблюдателем и начал вести неофициальные переговоры, влиять на конференцию.

2 мая Воровский имел беседу с Исмет-пашой по поводу положения, создавшегося на конференции. Позднее Г. В. Чичерин вспоминал об этой работе Воровского с величайшей благодарностью. Он указывал, что Воровский в Лозанне был в центре сложных мировых отношений, что создавшаяся у него близость с восточными народами и организациями принесла Советскому правительству величайшую пользу. «Те связи, которые уже были у тов. Воровского и которые он продолжал развивать в этой работе, сослужили нам громаднейшую службу».

Империалисты чувствовали вес Воровского в международных делах, его умение вести борьбу за мир. Советский посол мешал их игре. «Здесь нас конференция не признает делегацией, — писал Воровский жене 8 мая, — и если я поеду в Рим, вряд ли получу опять визу в Швейцарию — по крайней мере пока длится конференция. К этому и направлена была вся игра англичан и французов, чтобы удалить нас и изолировать турок от нашего влияния. Поэтому, если против нас не предпримут мер «выселения», лучше мне не шевелиться…»

Но империалисты решили, как писал Воровский, все-таки его «выжить не мытьем, так катаньем». Редкий вечер проходил спокойно. Появлялись неизвестные личности и кричали под окном, угрожали, били камнями стекла, присылали анонимные записки,

Однажды через открытое окно в его комнату влетел камень. Он был обернут в плотную бумагу и перевязан бечевкой. Воровский развернул листок и прочитал угрожающие слова: «Убирайтесь вон, пока целы!» Написано было по-русски. Воровский позвонил в полицию и сообщил об угрозах. Но полиция ничего не предпринимала.

Воровский не страшился угроз: он был на боевом посту, защищал интересы своей Родины. Он не уедет, пока не прикажет Москва. Коммунист должен оставаться там, где ему велит быть российский пролетариат. Однако Воровский начинал сознавать, что сидеть в Лозанне, где его не хотели «признавать», не имело смысла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});