Форсайты - Зулейка Доусон

– Пять лет! – повторила она. – Мы все были удручены, а для вас это явилось таким шоком!

Тон Флер, хотя сочувственный и убедительный (ее «благотворительный» тон), годился бы и для того, чтобы справиться о пропавшем котенке. Если ее гость и уловил этот нюанс, его лицо не посуровело – во всяком случае, ни малейшей перемены она не подметила. Впрочем, его лицо было слишком для этого открытым. Фрэнсис просто снова откинул голову чуть набок и секунд пять смотрел на Психею, быть может, ища в ее бледном лице мимолетного сходства с лесной нимфой и словно ощущая ванильный аромат ее волос. Он вздохнул – или просто сделал вдох, – перевел взгляд на Флер и сказал:

– Иногда кажется, что не прошло и минуты.

– Я понимаю. Она… вы же были очень близки.

– Я рад, что вы помните. Энн восхищалась вами!

А! Вот и решение первой загадки.

Из-под изящно полуопущенных век Флер продолжала изучать лицо своего гостя. Как и его голос, симпатичные черты американца не таили ни намека на иронию. Флер решила, что он такой же, как и все подобной породы – то есть все, с кем ей довелось познакомиться, но их вполне хватало. Никакой скрытности в лице, и в глазах ничего не пряталось. Такая душевная открытость! Такой образ жизни ей казался нестерпимым. И, значит, вывод напрашивался один-единственный: Фрэнсис ничего не знал о том, что Джон изменил его сестре. Совершенно очевидно (иначе она что-нибудь да прочитала бы на этом бесхитростном лице), Энн Форсайт не рассказала брату об этом. Или же, если Фрэнсису все-таки известно про это из какого бы то ни было источника (неохотно она признала, что после смерти жены Джон мог кому-то исповедаться), о том, что «другой стороной», как выражаются адвокаты, была Флер, он не знает.

А потому Флер ограничилась легкой улыбкой, которая старательно ни о чем не говорила.

– Вы останетесь поужинать? Майкл, я знаю, будет вам очень рад.

– Я очень бы хотел, Флер, правда. Но мне надо быть вечером на Гросвенор-сквер… – Фрэнсис прямым пальцем отогнул манжету и взглянул на свои часы. – Собственно говоря, мне уже пора.

– Гросвенор-сквер? Посольство?

– Да.

Первоначальная оценка социального положения ее гостя сразу пошла вверх. Ведь не каждого американского офицера и, уж конечно, не каждого подполковника приглашают пообедать у посла.

– Значит, мы теряем то, что достается мистеру Уиненту! Но вы ведь еще завернете как-нибудь на огонек, правда?

– Ну, непременно, если вы разрешите. Могу я навестить вас, когда устроюсь?

– Обязательно!

Но Флер не добавила обычных прощальных слов, решив еще раз рискнуть и взболтать воду.

– Вы уже видели Джона?

– Пока нет. Я поеду в Грин-Хилл завтра.

– Вы знаете, он помогает мне с моим домом для выздоравливающих летчиков. Передайте ему от меня привет и напомните, что я надеюсь его увидеть на следующем заседании правления.

– О! Непременно.

В этом Флер не сомневалась. И рискнула взболтать воду еще раз.

– Он женится снова, как по-вашему?

Это был бы простой вопрос из любых уст, кроме той, кто сама в прошлом думала выйти за него. И ответ последовал не сразу, явно проходя процесс тщательного формулирования, словно химическая реакция в пробирке. Флер высматривала признаки, подсказавшие бы ей, каким будет этот ответ. Но это открытое лицо на удивление ни о чем не говорило. Наконец Фрэнсис сказал:

– Я ведь не в том положении, чтобы высказывать предположения, Флер… – Он сделал паузу, и Флер, решив, что это все, уже приготовилась смириться. От него и следовало ждать сдержанности, и он как будто напомнил ей об этом. Но тут он, без всякого нажима с ее стороны, продолжил: – …но, по-моему, Джон из тех, кто хранит верность. Даже памяти.

Это мягкое мнение – полное такого уважения ко всем и абсолютно искреннее – втайне ее обрадовало. Фрэнсис ничего не знает о ее интриге, сестра ему ничего не говорила, это ясно. И, что было неизмеримо важнее, Джон тоже ничего не сказал, хотя случаев было много. Он сохранил ей верность!

Прежде чем Флер успела усвоить этот новый момент и установить, как он сочетается с ее тайной неколебимой решимостью, она увидела, что в гостиную вошел муж.

* * *

Когда американец ушел, а они взяли коктейли, Майкл сказал:

– А знаешь, не всякий недопеченный полковник получает в свое распоряжение машину с шофером и обедает в посольстве.

– Я тоже так подумала. В чем подоплека, как ты думаешь?

– Это означает только одно, любовь моя. Наш Фрэнсис или, во всяком случае, его миссия очень и очень важны.

Глава 3

И там

Поездка в Грин-Хилл на следующее утро была первой такой поездкой в жизни Фрэнсиса Уилмота. Когда он последний раз был в Англии, его сестра и новый зять еще выращивали персики в Северной Каролине, и у Фрэнсиса не было повода знакомиться с сельской Англией – разве что из окна поезда по дороге из порта и назад в порт. Он даже Парижа не видел. «Эта глупость» с Марджори Феррар, а потом его болезнь задержали его в Лондоне. И вот он впервые отправился в дом, где его сестра прожила тринадцать лет, – какая ирония, что он едет туда после ее смерти! Хотя шоссе в Суссекс было ему абсолютно неизвестно и он даже толком не знал, лежит ли его путь на север, восток или запад, тем не менее им овладело щемяще знакомое чувство, когда по сторонам замелькали верески и холмы, поля и луга. С той минуты, когда он уехал из родной страны в Англию, мысленно он совершал такую поездку тысячи раз.

На ферме его ожидала именно та встреча, которую он предвкушал и которой опасался примерно в равных долях, хотя с каждой оставшейся позади милей равновесие это постоянно нарушалось то в одну, то в другую сторону. За ночь распогодилось, и чудесный день английской осени – в хрустальном небе ясное солнце, и все словно мерцает – не предлагал укрытий для робкого сердца. Такой же сияющий, как глянец на яблоке, он не допускал возражений. Фрэнсис расслабился на заднем сиденье и попытался предаться волшебству дня, но чувства его оставались противоречивыми. Его шофер вела машину уверенно и почти все время держала максимально разрешенную скорость. В воздухе еще не чувствовалось осенней зябкости, и можно было опустить стекла. Американец радовался этому ветру, уносящемуся на его родной запад, – свежему, бодрящему, напоенному запахом мякины со сжатых полей справа и слева. Открывающиеся виды напоминали ему старое лоскутное одеяло из кусочков бархата и дерюги – коричневых, рыжеватых, оранжевых и бежевых, сшитых вперемешку с зелеными и золотыми.

Едва он пришел к этому выводу, как лоскутки скрылись за живыми изгородями такой высоты, что дорога превратилась в зеленый туннель, весь в ягодах шиповника и ежевики, сочной после дождей. Часто сами кусты заслонял высохший бурьян. Фрэнсис спросил, как он называется, однако, услышав в ответ «бутень одуряющий», почувствовал разочарование: ему было известно куда более романтичное название – «кружева королевы Анны». Изгороди и поля проносились и проносились мимо. Когда на крутом повороте с куста вспорхнула стайка воробьев и серым облачком пронеслась над машиной, Фрэнсис удивился – он считал их городскими птицами. А когда на следующем повороте он увидел красногрудую пичужку, которая упрямо осталась сидеть на столбе, хотя машина пронеслась совсем рядом, он сообразил, что это реполов. А в Америке так называли совсем других птиц, втрое крупнее.

Всюду вокруг него была эта двойственность, как и внутри – знакомое и чужое, и с каждой новой милей одно сменялось другим, и сердце у него начинало бешено колотиться.

Но даже тени этой борьбы не отражалось на лице Фрэнсиса, и девушка, его шофер (он подумывал закрепить ее за собой постоянно), была отнюдь не первой и отнюдь не самой юной, кого обманула его внешняя уравновешенность. Она знала только, что везет своего нового офицера в деревню к родственникам. Откуда же ей после столь краткого знакомства было знать, что в душе Фрэнсиса Уилмота, как у его покойной сестры, таился источник глубокого покоя, не возмущаемый извне и столь далекий от поверхности, что никакое его волнение не было различимо сверху. Исключением являлись только глаза, на самом дне которых очень чуткий наблюдатель мог бы уловить затаившийся призрак. Вот почему молчаливость и задумчивость Фрэнсиса столь часто принимали за безмятежность и в отношениях с ним исходили только из этого впечатления. Это была наследственная черта: Уилмоты приходили в мир быть утешителями, а не утешаемыми.

– Вы, кажется, знаете здесь все перекрестки и повороты, Пенни. (Фрэнсис сразу заслужил ее прочную симпатию, попросив разрешения обращаться к ней по имени.) Вы тут не в первый раз?

– Да, сэр. Я выросла в Суррее.

– Где-то тут?

– В соседнем графстве к северу. Мы его как раз проехали.

– А!

Фрэнсис увидел в зеркале заднего вида миловидное овальное лицо Пенни и заметил, что его географические познания, а точнее, их отсутствие, вызвали у нее улыбку. Он уже замечал, что его слова часто производили на нее такое действие. Впрочем, улыбка была обаятельной.