Ночной ураган - Кэтрин Коултер

— Как и Хенк, встанет дня через два. Только…

— Что, мисс?

— Алек не знает, кто он, Дэниелс, кто я, ничего не помнит ни о гонках, ни о пари… совсем ничего.

— Считаете, что от удара по голове он потерял память?

— Да, кажется, это называется амнезией. Голова у него ужасно болит, но сейчас он заснул.

— Господи милостивый!

— Верно, — вздохнула Джинни и, повернувшись, взглянула на огромный обломок, занимавший почти всю левую сторону палубы и свисавший в воду — паруса тянулись по синим волнам белым шлейфом. Оставшаяся часть торчала вверх футов на шесть и выглядела непривычно хрупкой. — Я должна оставаться с ним. Можешь себе представить — не знать, кто ты?

Джинни покачала головой, на секунду почувствовав страх, который должен ощущать человек, осознавший, что потерял память.

— Что нам теперь делать?

— Отведем клипер назад, в Балтимор. Нужно поговорить с первым помощником Алека и О'Ши. Придется много маневрировать, но лучше, чтобы баркентина держалась поблизости.

— А мачта?

Джинни задумчиво оглядела шестидесятифутовый обломок, на секунду ужаснувшись предстоящим расходам на починку, но тут же покачала головой:

— Пусть остается там, где есть. Только прикажи кому-нибудь подползти к ней и ненадежнее привязать паруса, чтобы не слишком задерживали ход. Не хватало еще, чтобы эта мачта утянула нас на дно. И пусть ее получше прикрепят к поручню.

— Есть, капитан, — ответил Снаггер, широко улыбаясь.

Алек лежал на койке не двигаясь, просто оглядывая каюту, запоминая обстановку. Это все же гораздо лучше, чем непрестанные мучительные попытки думать и думать и пытаться понять, кто он и кем был. Голова по-прежнему мучительно ныла.

Страх терзал душу. И это ему не нравилось. К подобным эмоциям он не привык. Они стали частью, неотъемлемой и неотвязной, той беспомощности, которая пыталась связать Алека по рукам и ногам и с которой он не желал смириться.

Алек тихо выругался. По крайней мере хоть этого он не забыл. И вынудил себя сосредоточиться на изящной резьбе, украшавшей письменный стол. Очевидно, работа прекрасного мастера. На секунду перед глазами всплыла картина: человек, сидящий на полу, скрестив ноги, в окружении ножей и различных инструментов, разложенных на куске ткани, и что-то вырезающий на куске дерева. Смуглое, бородатое лицо…

Алек отчаянно пытался удержать в памяти эту картину, но она мгновенно исчезла. Что ж, все-таки это уже что-то. Нужно будет узнать у Джинни, кто это.

Не успела Джинни войти в каюту, как Алек спросил:

— Мужчина, который резал этот стол, опиши мне его.

— Очень темный, средних лет, и волос у него хватит на дюжину человек.

— Вот как.

Джинни подобралась ближе и стояла, глядя на мужа. Тот взял ее за руку и потянул на койку.

— Я видел его. Всего на секунду, но видел.

Лицо Джинни осветилось.

— Это чудесно!

И, не задумываясь, наклонилась, сжала его лицо ладонями и крепко поцеловала. Алек замер. Джинни подняла голову и взглянула на мужа.

— Джинни, — шепнул он, снова притягивая ее к себе, придерживая руками затылок, и тоже поцеловал, медленно, нежно, но Джинни почувствовала скрытый неутолимый голод и ответила на него. — Ты моя жена, — пробормотал он прямо в ее губы, обдавая теплым дыханием, сладким от выпитого за обедом вина. — Моя жена.

Но он не помнил ее. И, словно почувствовав ее сдержанность, неуверенность, отчуждение между ними, Алек отпустил Джинни и встревоженно наблюдал, как она выпрямляется и встает.

— Мы двигаемся вперед, хотя и медленно, но все же двигаемся. Твой барк держится поблизости. Я оставила мачту на том месте, где она упала, она не слишком замедляет скорость. Мистер Питтс послал тебе одежду. Собственно говоря, просто швырнул через борт на нашу палубу. Если хочешь одеться, я тебе помогу.

— Когда, по-твоему, мы будем в Балтиморе?

— При такой внушительной скорости дня через три, не раньше. Это очень долго, Алек.

— У меня дочь.

— Верно. Помнишь, как ее зовут? Алек хмуро взглянул на нее:

— Думаешь, удар не только отнял память, но и превратил меня в деревенского дурачка? Я не идиот, Джинни. Ты говорила мне о Холли. Какая она?

— Похожа на тебя. Иными словами, невероятно красива, просто прекрасна… как и ты.

— Прекрасна, как я? — нахмурился Алек. — Но я мужчина, Джинни. Мужчина не может быть прекрасен. Это просто абсурдно.

— Но это чистая правда. Ты, по крайней мере по моему скромному мнению, самый прекрасный мужчина, какого когда-либо создавал Бог. Нет, не так. Это не только мое мнение. Видишь ли, Алек, когда ты идешь по улице, женщины оборачиваются вслед. И при этом выглядят так, словно готовы тебя съесть.

— Совершенный вздор, — проворчал Алек, свирепо хмурясь. — Лучше дай зеркало.

Джинни поднялась, открыла сундучок и, отыскав зеркало в серебряной оправе, принадлежавшее когда-то ее матери, молча подала Алеку. Тот уставился на бледного, осунувшегося незнакомца, не узнавая собственного лица.

— Прекрасный? Господи Боже, да я оброс, как дикарь, и вижу только то, что мне просто необходимо срочно побриться.

Джинни улыбнулась, покачав головой:

— Я могу сама побрить тебя, если позволишь. И если хочешь искупаться…

— Да. Очень. А пока ты можешь еще немного рассказать о моем происхождении.

— Я ничего не знаю, кроме того, что уже рассказала. Мы не очень давно знакомы друг с другом, и ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе. Ты Алек Каррик, барон Шерард, и говорил, что у тебя несколько домов в Англии, но так и не объяснил, где именно.

— Понимаю. Да, вспомнил, ты уже упоминала об этом.

— И ты был женат, но твоя жена, ее звали Неста, умерла, родив Холли.

В это мгновение что-то приоткрылось в его мозгу, словно наглухо запертая дверь внезапно широко распахнулась, и Алек увидел смеющуюся молодую женщину с огромным животом, что-то говорившую насчет подарков слугам… Вот она лежит в постели, на спине, глаза открыты, но невидящий взгляд устремлен в небытие. Мертва.

— О Господи, я только что видел ее… Несту. Она была жива и сразу… мертва.

Услыхав мучительную тоску в голосе Алека, Джинни мгновенно оказалась рядом и осторожно погладила мужа по щеке:

— Мне так жаль, Алек. Но не позволяй тяжелым воспоминаниям ранить тебя. Ты вспомнишь и счастливые мгновения тоже, не только плохие. Ведь Миммс — это совсем не так уж печально, правда?

Она побрила Алека и велела принести ведро горячей воды. Он настоял на том, чтобы вымыться самому. Джинни предположила, что даже мужчина — создание, от роду не наделенное и унцией скромности, — должен чувствовать стеснение перед женщиной, называющей себя его женой и которую он при этом совершенно не помнит. Поэтому Джинни оставила Алека, молясь лишь о том, чтобы у него хватило сил не упасть и не сломать ногу.