Харка, сын вождя - Лизелотта Вельскопф-Генрих

похожего на сонный плеск речных волн.

Харка пытался представить себе, о чем говорили люди. Когда наступило утро, позор Старой Антилопы, Ворона и остальных гостей Маттотаупы неизбежно должен был стать известен всем. Теперь Харке уже не казалось таким забавным то, что произошло ночью в вигваме его отца. Поведение воинов, одурманенных Огненной Водой, в его глазах выглядело жалким и недостойным. Наверное, все уже перешептывались, осуждая этих бедолаг, а он, Харка, потому и сидит взаперти в Священном Вигваме, что все видел. Он уже не сомневался в том, что Татанка-Йотанка знал о его ночных приключениях, о его запретных наблюдениях.

Чем дольше Харка неподвижно сидел один в Священном Вигваме, тем сильнее овладевал им страх, что оба шамана гневно осуждают вождя Маттотаупу и Рыжего Джима за то, что они сделали пятерых воинов племени предметом насмешек. Этот страх сначала исподволь вгрызался в его сознание, как невидимый под землей крот, но потом этот крот вылез наружу и занялся его мыслями. После событий последних месяцев в Харке созрело настолько глубокое недоверие к Хавандшите, что ему самому становилось страшно. И вот теперь неопределенное ощущение, что старый шаман затевает что-то недоброе, и все то, что сказали Далеко Летающая Птица и Длинное Копье, слились воедино, в мрачную картину, на которой Хавандшита в образе злого и опасного духа противостоял светлому образу великого воина и охотника Маттотаупы.

Татанки-Йотанки на этой картине не было. О нем Харка мог думать лишь с благоговением. Не было на ней и Рыжего Джима.

Харка сжал в руках винтовку. Это было просто оружие. Превосходное оружие — не колдовство, не злой или добрый дух. Далеко Летающая Птица сказал ему, что искусные руки белого человека умеют делать такое оружие. «Ты должен быть спокоен, — подумал Харка. — Ты должен видеть и слышать все, что можешь увидеть и услышать, сидя здесь, в Священном Вигваме. И все свои наблюдения ты должен как следует обдумать. Хау».

С этого мгновения Харка отключил все свои фантазии и предчувствия, ушел в себя, погрузился в терпеливое ожидание, как охотник, подстерегающий дичь. Этой дичью были для него события, которые он мог постичь своими пятью чувствами. И, если понадобится, он должен был мгновенно на эти события реагировать.

Сам не зная зачем, Харка зарядил винтовку.

Снаружи все стихло. Казалось, молчание Татанки-Йотанки окутало все стойбище. Харка напрягал слух, ловил каждое колебание воздуха и наконец услышал какой-то неопределенный звук. Это не был человеческий голос. Быть может, это был тихий-тихий бой барабана, доносившийся откуда-то издалека. У Харки сложилось такое впечатление, будто люди снаружи ходили взад-вперед, а может, по очереди приближались к какому-то месту и вновь удалялись, но он никак не мог понять, что это могло означать. Ноги, обутые в мокасины, почти не производят шума.

Харка изучал лучи света, проникавшие внутрь вигвама через отверстие для дыма и через щели у входа. Было утро; до полудня оставалось еще несколько часов.

Он выбрал для наблюдения пятно света, решив определять время по изменению его формы. Звуки, напоминавшие тихий бой барабана, стихли. Снаружи воцарилась абсолютная тишина. Так прошло два часа.

Наконец раздался чей-то голос, но слов Харка разобрать не мог. Это был незнакомый ему голос. Может, это говорил Татанка-Йотанка. Голос был приглушен. Говоривший находился не на площади, а, скорее всего, в одном из вигвамов. И это явно была громкая и страстная речь, иначе Харка вообще ничего бы не услышал.

«Наверное, это Татанка-Йотанка говорит в нашем вигваме», — подумал он.

Когда голос смолк, наступила тишина. Но уже через мгновение эту тишину разорвал крик, и Харка испуганно вздрогнул, узнав голос отца, и крепче сжал в руках винтовку.

Крик повторился, и в нем было столько гнева и возмущения, что Харка даже разобрал слова: «…Неправда! Неправда!»

Неправда? И само слово, и его звучание сказало Харке больше чем достаточно. Обвинительная речь была адресована его отцу. Очевидно, она содержала страшные обвинения. Но сказанное было неправдой. Это была ложь. Ложь!

В ту же секунду Харке открылось еще больше. Он понял, что происходит. Когда Татанка-Йотанка забрал его из вигвама Четана и отвел в Священный Вигвам, он, скорее всего, уже знал, что будет дальше, знал, что через несколько минут обрушит на Маттотаупу свои обвинения, знал, что его сын Харка ночью видел, что вождь оказался неподвластен силе Огненной Воды, и именно поэтому и отвел его, единственного свидетеля, который мог бы оправдать отца, в вигвам Хавандшиты.

Харка вновь мысленным взором увидел перед собой Татанку-Йотанку. Неужели великий шаман — сам лжец?

Этого не может быть.

Нет, это невозможно.

Но кто же ввел его в заблуждение? Кто солгал ему?

Хавандшита?

Неужели Хавандшита?

Это очень скоро выяснится. Иначе и быть не может.

Голоса отца Харка больше не слышал. Зато вновь раздался приглушенный голос, который, по его мнению, принадлежал Татанке-Йотанке. Снаружи, перед вигвамом, послышалось какое-то бормотание, то испуганное, то гневное, то робкое, то угрожающее. Оно нарастало и стихало. Различить голоса Харке не удавалось.

Что делать? Вскочить, выбежать наружу и выстрелить? Чтобы привлечь всеобщее внимание и громко рассказать обо всем, что он увидел ночью? Чтобы все убедились в невиновности отца, чтобы отец знал, что его Харка не поверит никаким наветам и не предаст его?

Он уже готов был подчиниться этому порыву, как вдруг в вигвам вошли Хавандшита и Шонка.