Повести - Юрий Сергеев

Первым её угадал и встрепенулся Влас, повёл низким, хриплым голосом:

Сте-е-епь да сте-е-епь круго-о-ом,

П-у-уть дале-е-ек лежи-и-ит,

В то-о-ой степи-и-и глухо-о-ой

За-амерза-а-л ямщи-и-ик.

Два голоса не сдержались, подтянули, тут же включились остальные.

Ковалёв краем глаза смотрел на Власа — гортанно, могуче, прикрыв веки, старик допел песню. Потом уже, не ожидая музыки, тихо загудел:

"Во-о-от мчи-и-ится тройка почтова-а-ая

по По-о-Волге-е-матушке-е зи-мо-ой…"

Пойми этого грубого, чёрствого мужика? Не предчувствие подвигов и больших денег загнало Сёмку Ковалёва в начале семидесятых годов в этот край светлых рек, бесконечных сопок и долгих снегов. Получил вызов на работу в геологоразведочную экспедицию, и поманили его загадочные края.

Начал бурильщиком в разведке. Оборудование было старенькое, станок истрёпан, разбит. Бульдозеры таскали скрипучие сани буровой по тайге, с площадки на площадку, оставляя за собой горы деревянных ящиков с поднятым керном да часовенки реперов с номерами скважин.

Первая, скорая на расправу с холодами, весна, бьющаяся дробью глухариных токов и жгучим стоном гусиных ватаг в оттаявшей и разлившейся тайге, молниями пугливых хариусов в прозрачных ручьях, ощущением вокруг себя чистоты и простора, окончательно решила судьбу новенького.

Буровой командовал Адольф Тимофеевич Разин. Белоголовый мальчишка лет пятидесяти, бесшабашный задира с выходками начинающего хулигана и неуёмной страстью к игре на баяне.

Адольф имел ещё одну слабость, не мог пройти спокойно мимо того, что плохо лежит. Завхоз его в склад уже не пускала, потому что обязательно стащит какую-нибудь шестерёнку. Наволок хозяйственный мастер в буровую столько ненужного хлама, что всей бригаде надоело выкидывать.

Но мастер был неутомим. Бригаду Разин держал круто, а работал по старинке, не спеша. У бурильщиков в посёлке жили семьи, под боком были огороды и теплицы. К чему идти на увеличение плана, когда до пенсии рукой подать?

Ковалёва приняли с неохотой — наделает по молодости аварий, выполняй потом дурную работу. Лучше бы ему пообвыкнуть в помбурах, потом уже браться за рычаги.

Новичок обиделся. Зачем тогда учился столько лет в техникуме, если не сможет работать наравне со старичками? Закусил удила и попёр, как необъезженный жеребчик.

Загонял помбуров до пота, сам хватался за все дела, изучал технологию проходки, делал записи в тетрадях, перечитывал литературу по специальности и старые конспекты, ел на ходу и прихлёбывал кисельной густоты чай, чтобы не уснуть в ночных сменах.

В первый же месяц набурил больше всех, но никого не удивил, решили, что это — случайность. Когда же за квартал выдал вдвое больше опытных мастеров — заело их.

Начальник партии Бесхлебный подначивал, что молодой обскакал, да и самих томила досада, вроде бурили без перекуров, а оказались в отстающих.

Раньше бывало, если кто-то запил или прогулял, ему давали возможность отработать смену позже. Семён поломал эту традицию. Сам работал сверхурочно за выпивох, не остановишь же буровую, а когда те попытались отработать прогулы — не разрешил.

Вмешался Разин, но Семён и ему не уступил. Жены нерадивых бурильщиков сравнили расчётные листки на зарплату и со своей стороны активно взялись за дисциплину на производстве.

Ковалёв вывесил в буровой график ежесменного выполнения плава, регулярно чертил кривые каждому, зная, что заядлым буровикам они, как быку красная тряпка.

Весь год простояло под целлофаном в углу буровой отвоеванное переходящее знамя Всесоюзного соревнования. Разин не знал, куда вешать Почётные грамоты и вымпелы. Со всех сторон пошли премии.

Но, не деньги гнали Ковалёва вперед — азартное соперничество в профессии, возможность творческой работы: испытывать новые режимы бурения, экспериментальные коронки, способы ликвидации аварий.

Поверив в свои силы, отработав на сменах каждое движение, новичок всё дальше и дальше отрывался от своих преследователей. Внедрил скоростной спуск-подъём инструмента, резервные колонковые трубы, первым рискнул бурить трещиноватые песчаники алмазными коронками.

В начале вахты с такой жадностью хватался за рычага лебедей, словно не будет уже ни завтрашнего дня, ни новых скважин. Через полтора года ему и Разину вручили нежданные награды.

Семён, бывало, откроет дома коробочку алого цвета, посмотрит, взвесит на руке прохладный металл, а надевать стесняется. Вдруг ошибка вышла с орденом, потом стыда не оберёшься! В работе темп не сбавил.

Потянулись за ним старички, нет-нет да и перебуривали иной месяц лидера. А радости сколько было на их лицах и задора — знай, мол, наших, не задирай нос.

Вскоре подоспел северный отпуск за три года. Ковалёв погостил пять месяцев дома, съездил на море, порыбачил в родной станице и осенью вернулся в Утёсный. Начальник экспедиции выделил ему однокомнатную квартиру с удобствами в том же доме, где жил сам.

Уговорил передовика принять буровую бригаду. Установка была бесхозной, старой, деревянные сани поломаны, оборудование растащено, запчасти и трубы завалены снегом.

Начал работу с подбора кадров. Уговорил вернувшегося из отпуска Саньку Шестерина, своего друга, перейти бурильщиком в несуществующую бригаду. Работали они раньше в одной партии у Бесхлебного.

Шестерин — бригадиром монтажников ЛЭП, Ковалёв подключал вышку к его электролиниям. Познакомились на перевозке буровой. Когда бульдозер стал опускать деревянный трёхногий копёр, заела вверху страховка блока.

Лезть туда монтажники отказались, никто не хотел рисковать, а опускать нельзя. Двадцатиметровая тренога шевелилась на ветру, готовая рухнуть. Ковалёв взял когти и полез на копёр. Плавали внизу кусты, тракторы, заснеженный лес. Люди стояли на безопасном расстоянии и молча смотрели вверх.

Семён не застегнул кожаные ремни на когтях, чтобы, в случае падения треноги, оттолкнуться от неё и прыгнуть в сторону. Благополучно добрался к талевому блоку, освободил монтировкой трос и спустился вниз. Трактор аккуратно положил копёр на землю.

Вразвалку подошел крепкий, с утиным носом и залысинами под светлым чубом бригадир монтажников. Приветливо улыбнулся, подавая руку:

— Давай знакомиться. Меня Санькой зовут, Шестерин…

Семён протянул ещё вздрагивающую от напряжения в налипшей смоле ладонь.

— Семён Ковалёв, образца 1948 года, родственников за границей не имею, — улыбнулся в ответ понравившемуся бригадиру,

— Молодец! Беру к себе, отчаянный парень, — похвалил монтажник.