СССР при Брежневе. Правда великой эпохи - Чураков Дмитрий Олегович

Подобных ловушек для простаков в андроповских работах и выступлениях можно выловить немало. И все же «орудием главного калибра», из которого Андропов крушил господствующую в обществе идеологию, а заодно и само общество, обеспечивал, так сказать, «перестройке» массированную артподготовку, было использовано им несколько позже, а именно в выступлении 15 июня 1983 года на очередном Пленуме ЦК КПСС. Речь идет о его знаменитой фразе, которая, по сути, ставила крест на всей предыдущей пропагандистской работе партии и хоронила саму партию как носительницу непогрешимой истины марксизма-ленинизма. «Товарищи! Стратегия партии в совершенствовании развитого социализма должна опираться на прочный марксистско-ленинский теоретический фундамент, – заявлял руководитель партии с высокой трибуны партийного пленума. – Между тем, если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок». В своих работах С.Г Кара-Мурза очень высоко оценивает это высказывание генсека-реформатора. Восторженные ссылки на него можно встретить у философа не однажды. Признавая огромный позитивный вклад Кара-Мурзы в осмысление нашего исторического наследия, с такой его оценкой данной андроповской сентенции согласиться совершенно невозможно.

Гораздо более объективно и глубоко прочувствовал суть произнесенного Андроповым И.Я. Фроянов. Давая развернутый анализ его выступления на июньском Пленуме ЦК КПСС 1983 года, историк совершенно справедливо отмечает: «Андропов, в сущности, признал, что ни он, ни его окружение не знают общества, в котором живут и работают. Признание, можно сказать, сенсационное: с 1917 года партия строила в стране социализм, объявив в начале 60-х годов на весь мир о его полной и окончательной победе, и вот теперь, в 1983 году, ее Генеральный секретарь заявляет, что современное ему общество по существу не изучено, не раскрыты его закономерности, особенно экономические, т. е. фундаментальные, и что “наш рулевой” (партия) ведет корабль в тумане, вслепую». Тем самым Андропов, по мнению Фроянова, «нанес после Хрущёва самый мощный идеологический удар, и с этим выводом невозможно не согласиться»124.

Но даже фрояновская оценка не передает всего драматизма произошедшего на пленуме. А ведь, по сути, Андропов официально отказался от марксизма-ленинизма как научной системы со всеми вытекающими отсюда последствиями, в частности, с отказом от «коммунизма как научно предсказанной цели развития СССР и всего человечества»… Мы не знаем общества, в котором живем… Это заявление равносильно тому, как если бы римский папа или московский патриарх вышли бы на площадь и заявили миллионам верующих: «Мы не знаем, есть ли Бог!»… А чему же вы заставляли поклоняться все эти годы? Это означало бы смерть христианского символа веры. Высказывание Андропова звучало более завуалированно, но означало то же самое. Вот такое наследие оставил после себя «генсек с Лубянки» в идеологии: разрушение державы начиналось при нем с разрушения ее идеологического ядра!

На фоне подобного рода «теоретических исканий» уже не кажутся такими уж странными и невинными практические шаги Андропова в идеологии, которые, с одной стороны, символически обрывали предшествующую брежневскую эпоху, а с другой стороны – открывали новую эпоху – эпоху грядущей горбачевской «гласности». О том, что делалось для решения первой задачи, подробно пишет Рой Медведев. В годы Брежнева над многими историческими событиями царила фигура умолчания. В качестве контрмеры при Андропове на страницах печати начинают появляться давно не звучавшие имена. Хрущёва, например, – впервые за 18 лет. Причем деятельность Никиты Сергеевича расценивалась весьма комплиментарно (что уже само по себе показательно). А вот имя Брежнева упоминается все реже. Андропов не решился на свой громогласный «XX съезд», но из уст его все чаще звучит завуалированная, высказанная эзоповым языком критика ушедшего из жизни предшественника и его правления. Характерный пример: 30 и 31 декабря в советской печати появилось множество статей, посвященных 60-летию СССР, а также итогам уходящего года. Но о Брежневе не было сказано ничего, даже то, что именно в 1982 году партия и советский народ потеряли такого «великого ленинца», как Леонид Ильич Брежнев. Изучение работ Брежнева было прекращено, быстро сворачивается их публикация. Словом, как отмечает Медведев, «всем становилось ясно, что “эпоха Брежнева” завершилась».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Помимо пока еще мягкого пересмотра прошлого в практическом плане предпринимаются и другие неоднозначные шаги. Так, в центральной партийной печати начинают еженедельно публиковаться отчеты о вопросах, обсуждаемых высшим органом власти в СССР, каковым являлось Политбюро ЦК КПСС, – т. е. «предается гласности» информация, которая со времен Сталина относилась к категории высших государственных секретов. Пригодилась и ведущаяся Андроповым под прикрытием борьбы с коррупцией борьба с кланами конкурентов: в прессу начинают попадать тщательно отфильтрованные сообщения о фактах разложения власти, коррупции в партии и советских органах. Информирование общественности по этим вопросам целенаправленно велось прокуратурой и КГБ. По определению современного либерального историка Р. Пихои, именно при Андропове был распахнут «информационный ящик Пандоры». Вырвавшиеся оттуда пороки и соблазны в скором времени погубят советскую идеократию. Одновременно с этим идет формирование общественного мнения, создаются механизмы обратного влияния общественности на органы власти. Без этих мероприятий последующие преобразования горбачевского времени были бы невозможны. Тем самым форсированно нагнеталась искусственная политизация советского общества. Людей, привыкших жить своими скромными бытовыми проблемами, незаметно для них втягивали в малознакомую им сферу публичной политики – шаг очень тонкий, чреватый большими потрясениями. Без должной образовательной и психологической подготовки люди оказывались в чуждой им информационной и смысловой среде, становились легкой добычей для специалистов по манипуляции сознанием и просто демагогов.

Подводя итог андроповскому правлению, Фроянов выделяет три важнейших результата его политики: «1) Андропов своими теоретическими размышлениями, посеявшими сомнения насчет успехов строительства социализма в СССР, подготовил почву для аналогичных “изысканий” Горбачева, выбросившего лозунги “больше социализма”, “больше демократии” и затеявшего поиск “социализма с человеческим лицом” или “лучшего социализма”; 2) Андропов сформулировал если не все, то многие из тех задач, к разрешению которых приступил в ходе “перестройки” Горбачев; 3) Андропов усилил Горбачева, сделав его фактически вторым человеком в партийном руководстве»125. Кто знает, как далеко бы пошла страна по намеченному для нее Андроповым пути на Голгофу, да вот только эпоха Андропова закончилась так же внезапно, как и началась. Состояние здоровья не позволило ему довести до конца свои начинания, в том числе кадровые, что уменьшило шансы созданной им команды «молодых реформаторов» по сравнению с позицией «старой гвардии». Уже с сентября 1983 года генсеку приходилось принимать важные политические решения, будучи прикованным к больничной койке. 9 февраля 1984 года он скончался.

Очередным генеральным секретарем ЦК КПСС и Председателем Президиума ВС СССР становится К.У. Черненко. Но период его правления оказался еще более коротким, чем андроповский, в силу этого политическое лицо нового советского лидера в полной мере для большинства сограждан определиться не успело. И очень жаль. Может быть, это был один из самых достойных советских лидеров послевоенных десятилетий. Вот что после Черненко писал о нем историк, в прошлом один из ключевых участников так называемой «русской партии в КПСС» С. Семанов: «Особенно тут следует сказать о Константине Устиновиче Черненко. Кажется, в ту далекую пору в русской партии к нему относились, судя по внешности: старый, невзрачный, невнятно говорящий… Теперь-то все выяснилось, образ его высветился совсем иначе. Как второстепенное, заметим, что в брежневском Политбюро он оказался единственным человеком с гуманитарным образованием (Шелепин не в счет, он был там недолго и на дела не влиял). Но главное в ином: он твердо придерживался не только советского, но и русского патриотизма, был враждебен Суслову, но особенно – русофобу Андропову. У слабохарактерного Брежнева он служил как бы противовесом им обоим. Он издалека, осторожно помогал деятелям русской партии, хотя решающего влияния в Политбюро не имел»126.