«Черная пехота». Штрафник из будущего - Александр Конторович

— И шарфюрер поверил?

— Он сказал — я видел его глаза, и он не шутил.

— Да… А я ведь его помню. Он тогда был в моей охране. Ну, когда я к вам с инспекцией прилетал. Парень был хоть и молодой, но крепкий! Такого запугать… Не знаю, что и сказать ему нужно.

— Кройцер сказал, что русский как-то по-особенному задает вопросы. Вроде бы нейтрально, но из ответов вытаскивает все, что ему нужно.

— Он не пояснил, как?

— Не успел.

— Почему?

— Он был слишком плох, когда его привезли. Это вообще чудо, что Кройцер успел хотя бы о чем-то рассказать. Хорошо, что врач сразу же меня вызвал.

— Записать его слова, конечно же, тоже не успели?

— Нет.

— Генрих, я тебя не узнаю! Что я слышу?

— Я думал, что успею задержать русского, и все силы бросил именно на это.

— Ну-ну. Продолжай.

— Из того, что рассказал шарфюрер, у него, да и у меня тоже, сложилось мнение, что русские знают об экспериментах Маурера.

— Из чего это следует?

— Русский попал не в какой-то лагерь, а именно в шталаг четыре «в». Никого из тех, кто контактировал с ним напрямую, сейчас нет в живых. Только два офицера — эти, со станции, — видели его мельком. Да и то у Кройцера сложилось впечатление, что освобождение пленных было для Леонова второстепенной задачей. А основная цель заключалась в том, чтобы мы приехали за ним.

— Нелогично. Он мог не суметь убежать. Мог погибнуть на станции. Его могла застрелить охрана шталага. Да мало ли еще где он мог свернуть шею? Обоснуй.

— А зачем ему тогда выходить к начальнику шталага? И представляться полным званием? Он не был уверен в том, что мы столь тщательно анализируем списки пленных. И не хотел допускать случайностей. Ему надо было как-то выделиться среди основной массы пленных русских.

— Допустим. Как он попал к нам, мы выяснили. И что теперь?

— Я распорядился об организации тщательного прочесывания леса. Попросил помощи у вермахта. Вместе мы сумеем обложить его в лесу. Навряд ли русский сумел далеко уйти. Жаль, что проводник так и не прибыл, но как только у меня будет розыскная собака…

— Не будет, Генрих. Он к тебе не приедет.

— Почему?!

— Я отменил твой запрос.

— Но почему?

— Подумай.

— Не знаю.

— Вот потому-то ты и сидишь в своем лесу, а я — в Берлине! Сколько лет мы знаем друг друга?

— Семь.

— Именно! И начинали мы с тобой практически вместе. С одного и того же. И в управление привел тебя я! Но я сижу здесь, — хозяин кабинета обвел руками по сторонам, — а ты — в лесу! Потому, дорогой друг, что ты не видишь дальше своего носа!

— Но…

— Ну, хорошо. Ты получил войска, собак, прочесал лес. Что в итоге?

— Мы его поймаем.

— Вы получите его труп! Такие люди живыми в плен не попадают!

— Но он уже один раз попал!

— Да? Как ты только что сказал, он пришел туда сам.

— Но это еще надо проверить.

— Вот и проверяй. Потом. Кто ж тебе до этого мешал? Кстати, а эта ориентировка русских? Ну, по розыску Леонова? С ней разобрались?

— Русский сказал Кройцеру, что это накладка.

— Что?

— Ошибка. Неправильное взаимодействие спецслужб.

— Генрих, на фронте русские умудряются делать неслыханные промахи. Но в действиях их разведки пока что никто таких ляпов не замечал. Это умные и опасные противники. Не надо их недооценивать.

— Тогда я и не знаю, что сказать.

— Да… Вот и надейся на подчиненных. Мне предстоит идти на доклад к рейхсфюреру. И что я должен буду ему говорить?

— Пойманный русский дал бы ответы на все вопросы.

— Ну, так давай его сюда! Нет? Что будем докладывать рейхсфюреру?

— Не знаю.

— Ты личность Леонова анализировал? Исходя из той информации, которая у нас есть на данный момент?

— Да.

— И что получилось?

— Хорошо подготовленный диверсант. Физически развит, тренирован, несмотря на приличный для диверсанта возраст. Обладает навыками получения информации у оппонента. Чем-то это напоминает английскую методику перекрестного допроса. Но у нас мало информации, чтобы проанализировать. Да об англичанах мы имеем только отрывочные знания. Хотя что-то похожее есть, несомненно!

— Добавь к этому несомненные способности командира. Суметь организовать за пару часов из полуживых пленных почти два батальона боеспособной пехоты не каждому дано! Я очень внимательно прочитал рапорт этих железнодорожников. Надо уметь читать между строк, Генрих!

— Эти тыловые крысы!

— Ты тоже не фронтовик.

— Но в своем рапорте комендант свалил всю вину на нас! Мол, оставшиеся без руководства пленные запаниковали и…

— Выбили почти всю охрану, захватив при этом танк и бронемашину. Как-то это не очень похоже на панику, ты не находишь?

— Но валить все на нас?!

— Интересы рейха, Генрих, безусловно, пользуются высшим приоритетом. Но заботы о своем благополучии они не исключают. Навряд ли этим железнодорожникам хочется подставлять задницу нашим коллегам из четвертого управления. А для этого все средства хороши.

— Но ведь русский сам говорил Кройцеру, что…

— Это где-то зафиксировано? Есть документ? Живой свидетель? Кто-то может это подтвердить?

— Нет.

Штандартенфюрер развел руками.

— И что прикажешь мне делать?

— Не знаю…

— Подытожим. Мы имеем хорошо подготовленного диверсанта, обладающего серьезным оперативным мастерством, немолодого, совершенно нам неизвестного ранее. С нестандартной манерой ведения допроса. Так?

— Так.

— Ответь мне, Генрих, где у красных готовят таких специалистов? И, главное, зачем?

— НКВД?

— Нет. Некоторые из вышеперечисленных качеств диверсанту не нужны. Они избыточны. Иголка под ноготь — вот это манера допроса диверсантов. А вот словесные баталии — это уже по другому ведомству. К сожалению, дураков в НКВД не так много, как нам с тобою бы хотелось.

— Но это может быть и другое ведомство.

— Какое? Армейская разведка? То же самое. Таких специалистов они не готовят. Генрих, напряги ум! Он же у тебя есть! Все, что для этого нужно, — проанализировать уже имеющиеся данные! Среди всего этого есть, по крайней мере, один факт, который все ставит на место!

— Ориентировка НКВД?

— Ну наконец-то! Да, это то самое «лишнее» звено.

— И что же оно обозначает?

— Это «приглашение к танцу», Генрих!

— Русские предлагают неофициальный контакт?

— Зачем он нам? Такие контакты были всегда. Чем-то ведь занимаются ребята из шестого управления, по недоразумению именуемые дипломатами?

— В их хитросплетениях сам черт ногу сломит. Но при чем тут тогда этот русский?

— А вот посмотри. Красные проведали про эксперименты профессора, так?

— Да.

— Судя по отрывочным данным, у них тоже есть нечто подобное. Помнишь?

— Но эти сведения так и остались неподтвержденными!

— И неопровергнутыми.

— И это так.

— Так вот, представь себе следующее. Русские получают информацию о работах профессора. Оставим пока за скобками вопрос о том, как им это удалось. Каким образом можно проверить, у кого дела идут лучше?

— М-м-м… только в бою!

— Отлично! И как же этот бой организовать? При всем уважении к профессору со взводом солдат его боец не совладает. Как ты помнишь, все попытки использовать его «выпускников» на фронте так и не дали однозначной картины. Почему?

— Его бойцы не умеют отступать.

— Вернее будет сказать — они не успевают понять, что это уже пора делать. Они слишком азартные, если так можно выразиться. Мы отправили на фронт уже человек двадцать, так ведь?

— Двадцать три.

— И сколько из них вернулось назад?

— Трое. Их вынесли с поля боя в бессознательном состоянии.

— То есть они остались живы не благодаря собственному разуму, а просто из-за невозможности продолжать бой.

— Да.

— И при всем при этом они сражались с противником, заведомо уступающим им по выучке и боевым качествам. Не спорю, потери красных были велики, но не слишком ли дорого для рейха штамповать одноразовых бойцов? За эти деньги можно было бы построить эскадрилью бомбардировщиков! Маурер имел бледный вид после выволочки, которую ему устроил рейхсфюрер!

— Вот оно как все обстоит.

— А ты думал!

— Ну, я же сижу в лесу.

— А я тут отдуваюсь за всех вас! Короче, Генрих, вопрос стоит ребром. Или мы в кратчайший срок находим подтверждения эффективности работ профессора…

— Или?

— Институт Маурера будет закрыт, работы свернуты, а наше управление расформировано.

— Ничего себе.

— Не ожидал?

— Нет, это настолько внезапно.

— У рейхсфюрера тоже не ангельское терпение. На все про все у нас два месяца!

— Всего?

— Да.

— И что же нам теперь делать?