На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский

отправился к танкистам.

К ночи вся наша оперативная группа выехала в штаб 3-й танковой армии генерала Рыбалко, который размещался в лесу. Генерал Галицкий ознакомил командующего армией с обстановкой на переправах. В тот момент там, кроме понтонеров и саперов, никаких войсковых частей не было. Рыбалко сообщил, что части 5-й армии генерала Жадова находятся уже на подходе, надо продержаться только до утра.

Глубокой ночью около 300 автоматчиков атаковали нашу оборону во фланг между Вислой и дамбой. По приказу генерала Галицкого в бой вступил резервный понтонный батальон с приданными танками. Немцы с большими потерями были отброшены в исходное положение.

В штабе в ту ночь никто не спал, все было приведено в полную боеготовность. На рассвете стал накрапывать небольшой теплый дождь, но подувший ветерок скоро разогнал тучи. На дороге показались первые машины с солдатами 5-й армии. Они с ходу контратаковали немцев и погнали их на юг, а мы возвратились на свои переправы.

* * *

Через Вислу переброшено около двух десятков низководных деревянных мостов. Немцы уже смирились с мыслью, что с плацдарма, который теперь все называют Сандомирский, нас не сбросить обратно в реку. Они почти не контратакуют и мало бомбят. Наконец-то поняли, что при таком количестве переправ, надежно прикрытых несколькими зенитными артиллерийскими дивизиями и авиационными соединениями, невозможно лишить нас связи с плацдармом.

— Теперь, — говорит мне генерал Галицкий, — будем менять нашу мостовую тактику. Раз авиация становится менее опасной, нежели возможные попуски воды или предстоящий осенний паводок, начнем строить два — три высоководных моста с большими пролетами и опорами, прикрытыми ледорезами.

Эта идея быстро воплощается в конкретное решение. На другой день Николай Федорович Слюнин уже сообщил, что один большой мост будет строиться под руководством полковника Загороднего, а другой взялись соорудить подразделения тыла фронта.

— Настало время, — сообщает толковник, — представить генералу проект фронтовых оборонительных рубежей. Они уже разработаны.

Лицо Слюнина внезапно озаряется, он быстро берет карандаш и прочерчивает длинную линию, охватив ею стокилометровый участок от Розвадува до Богухвала.

— Это будет рубеж «Жешув». Командующий фронтом большое значение придает междуречью.

— Надо, пожалуй, поехать к нашему новому соседу, в штаб 4-го Украинского фронта, — предлагаю я. — Рубежи наши на юге следует, по-моему, согласовать с генералом Колесниковым.

— А вы думаете, что Четвертый в этом направлении уже успел что-нибудь сделать?

— Возможно, — медленно отвечаю я, — они воюют в горах, оборонительные рубежи для них приобретают особое значение.

Полковник смотрит мне прямо в глаза, и я чувствую, как уши мои краснеют. Достаю фуражку и направляюсь к выходу.

— Постойте! — останавливает меня Николай Федорович. — Вы хотите туда съездить? Я все понял... Старые друзья, товарищи...

— Да-а, — чистосердечно признаюсь я.

— Тогда езжайте. Завтра же езжайте туда. И, кстати, неплохо вы придумали — стыки рубежей все-таки согласовать надо. Это главное.

И вот командировочное предписание уже в кармане. Оно, правда, не очень нужно, так как меня там, в штабе фронта, многие хорошо знают, но мало ли что в пути может случиться.

«Оппелек» наш вначале болезненно «зачихал», окутывая неприятной синеватой бензиновой дымкой своих пассажиров, а затем неожиданно рванулся с места. Водянник не решается больше глушить мотор, и мы, на ходу помахав нашим товарищам, трогаемся в путь.

Дороги в Польше неплохие. Хотя они не очень широкие и рассчитаны только на одну ленту движения в каждую сторону, но ездить по ним одно удовольствие. Машина идет почти все время на одинаковой скорости, без рывков. Шуршит под колесами крепко укатанный гравий.

По пути мы решили заглянуть к Алексею Константиновичу Сычеву и захватить его с собой.

— А як же с Кувакиным... Хиба туды не пойдем? — удивляется Водянник.

— Кувакину твоему, наверное, все время икается. Поедем, конечно. А Сычева помнишь?

— Якого? Цього высокого, що у нас у штаби?

— Да нет. Помнишь, под Сталинградом, на переправе в Светлом Яру, такой молодой был старший лейтенант.

— Згадав, — обрадованно кричит Водянник, стараясь своим голосом пересилить гул идущего нам навстречу танка.

— Вот мы сейчас и едем к Сычеву.

Чем дальше, тем все оживленнее дорога. Чувствуется, что мы уже близко к линии фронта. Сычева нахожу на опушке леса.

— Потолстел ты, браток, — говорю я, обнимая Алексея Константиновича.

— Не под Сталинградом ведь.

На Волге он покорил меня своим мужеством, хотя порой больше напоминал ученого, чем боевого командира. Лёссовые породы не давали и там покоя старшему лейтенанту. Помню, под подушкой в убежище увидел я у него толстый учебник Н. М. Герсеванова «Динамика грунтовых масс». Осенью 1942 года мне это показалось странным, если не сказать больше — неуместным.

Дальше мы едем молча. Сычев, закрыв глаза, как будто дремлет, а я смотрю вперед, наслаждаясь красотами предгорья Карпат. Дороги все извилистее и то круто идут вверх, то тянутся по зеленым долинам.

С холма нам хорошо видна широкая ложбина и зеленые крыши домов, поставленных ровными рядками.

Расстояния здесь обманчивы. Сверху казалось, до поселка рукой подать, а, между тем, больше часа прошло, пока мы добрались до его окраин.

— Оказывается, сегодня воскресенье, — громко говорит Сычев, с восторгом поглядывая на молодых красивых полек, — а мы про этот день с начала войны забыли.

Проезжаем еще две — три улицы и упираемся в знакомый шлагбаум. Штаб фронта.

— Ха-ха-ха! — раздается за моей спиной необыкновенно громкий хохот. Это как из-под земли вырос Георгий Лукич Голега. — Пошли, пошли, — тащит он нас куда-то в лес.

— Кого я вижу? Мать моя, мамочка! — радостно вскрикивает Виктор Петрович Кувакин, увидев всех нас на пороге своего одинокого, заброшенного в глубь леса беленького домика. — Кругом тут, знаете, никого... только на рассвете шакалы воют.

— И не страшно? — ехидничает Теслер, первым подающий руку смелому комбату. — Понимаешь, заваливаются вчера к нам эти товарищи с первого Украинского и требуют, давай, мол, сюда Кувакина. Еле уговорил подождать до утра. Теперь принимай, ничего