Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

В ответ на это Бабур любил читать вслух четыре строки из своей газели, сочиненной в приподнятом состоянии духа:

Пора свиданий и друзей — это и есть весна.Напев стихов, пора любви, в крови огонь вина.И кто, хотя б однажды, мог познать все это сразу,Тот счастье пробовал на вкус, все получил сполна.

На слова газели, как водится, была сочинена и мелодия; газель часто играли и пели на пиршествах.

Иногда же Бабур, хоть и был навеселе, говорил о материях более серьезных, хотя равно удаленных от подготовки к будущим битвам:

— Господин главный визирь! Слышали вы, что в школах Самарканда обучают по изобретенной мной азбуке и куда быстрей, чем раньше, становятся грамотными? Спросите-ка хоть бы вот у этого почтенного мударриса…

Мударрис — чалма на голове и полный вина бокал в руке — подтверждает незамедлительно:

— Досточтимый главный визирь, в избавлении нашего народа от болезней косности, невежества, замечательное Хатти Бабури[179] станет средством поистине исцеляющим! Арабская азбука — азбука Корана — для нас, разумеется, священна, но, согласитесь, тьма этих знаков над строчкой, под строчкой весьма затрудняет овладение грамотой. А Хатти Бабури лишена этих мудреностей, овладеть ею просто.

Касымбек знал, что буквы азбуки, изобретенной Бабуром три года назад в Кабуле, по начертанию своему напоминают буквы древней тюркской письменности, образцы которой были найдены в Сигнаке на берегу Сырдарьи. Шейхи не признавали ничего доисламского и, если обнаруживались где-либо образцы древнетюркской письменности, их тут же уничтожали. Бабур же такое отношение к древности полагал за дикость и открыто говорил, что графика букв не имеет отношения к вопросам веры и что Коран — священная книга пророка Мухаммада потому, что убеждает смыслом содержащихся в нем божественных откровений, а вовсе не святостью букв, коими они записаны. Поэтому он изобрел письменность, опираясь и на арабский и на древнетюркский алфавиты.

Касымбек не умел да и не любил говорить о таких сложных и щекотливых вещах. Человек дела, он через два дня после описанной беседы привел к Бабуру в «приют уединения» мавляну Фазлиддина и мударриса, распространявшего Хатти Бабури.

Хозяин тотчас почувствовал, что все трое чем-то обеспокоены, приказал говорить одну чистую правду.

— Повелитель, случилось ужасное, — с лица мударриса не сходила бледность. — Учителя, который открыл школу и учил в ней по Хатти Бабури, убили невежды. Его забросали камнями.

— Убили?! — Бабур мгновенно впал в ярость. — Что за дикость!.. Касымбек, это что, начало бунта?! Вы все — заснули, проспали?

— Повелитель, я много раз докладывал вам, что шейхи-накшбендии повсюду мутят народ, поднимают его против нас. Дервиши чуть не вызвали опасные беспорядки, когда в Расад-хоне упал и разбился насмерть мастер. В мечетях муллы возводят клевету на вас, говоря: «Хатти Бабури создал не кто иной, как вождь шиитов шах Исмаил, которому подчинился наш Бабур». Слухи расползаются по городу, за словами идут, как видим, дела.

— Почему вы немедленно не дали приказ схватить смутьянов, распространителей лживых слухов?.. И при чем тут шах Исмаил, — Бабур оглядел своих приближенных, будто жалуясь, — ведь Хатти Бабури он вряд ли даже знает.

Быстрые перемены настроения стали теперь у Бабура весьма частыми. Касымбек ответил на его вопрос косвенно:

— Ходжа Халифа с минбара в соборной мечети пытался было сказать об этом, но толпа столкнула его оттуда с криками: «Ложь! Это поганая азбука вероотступников, да покарает тебя аллах!» Кое-кто уже кричал, что он сам продавшийся шиитам шейх-уль-ислам. Не вступись Тахирбек, кто знает, могли бы убить шейх-уль-ислама. — И наконец Касымбек дал прямой ответ на гневный вопрос Бабура: — Повелитель! Мы схватили человек двадцать зачинщиков, но потом узнали, что натравили их муллы, которых трогать слишком опасно, нельзя; они — потомки Ходжи Ахрара.

Да, этих трогать нельзя. Тронуть потомков Ходжи Ахрара — Бабур понимал это — все равно что поднести факел к сушняку, готовому воспламениться и от одной-единственной искры.

— Плохо и в войске, повелитель мой, — безжалостно продолжал Касымбек. — Полуголодная весна. Цены очень поде чили. Старые монеты у нукеров кончились, наши, новые, на базарах берут с неохотой. Расплачиваешься ими — надбавляют цены… Требуют повышения платы и беки, и нукеры. Но коль мы повысим жалованье, то не останется денег в казне.

— Что же делать, Касымбек? — голос Бабура прозвучал подавленно.

— Я предлагаю, повелитель, подумать всем вместе, немедля собрать беков на большой совет, встряхнуть их… и встряхнуться.

— Знаю, знаю, что это значит — «встряхнуть» и «встряхнуться». Беки одержимы желанием мести султанам, рыскающим в степях. Наши беки опять рвутся в бой. Ха, почему же нет? Новые вилайеты — новая добыча и бекам, и нукерам. Они засиделись в Самарканде, их сабли жаждут новой крови!

— Но, повелитель, ремесло воина — война… Тем более что наши враги — султаны — снова усилились… Десятитысячное войско Убайдуллы Султана из северной степи идет на Бухару… — Касымбек подвинулся ближе к Бабуру, — И обо всем этом знают шейхи в Самарканде, повелитель. Опасность извне и опасность изнутри связаны одной веревкой… Не время думать ни о чем другом, кроме войны, победоносный поход нужен как никогда, повелитель.

Бабур отвел взгляд от визиря, повернулся к Фазлиддину и мударрису:

— Уважаемые! Судьбе угодно вновь бросить нас в сеть тяжелых обстоятельств и забот. Придется отложить дела просвещения и строительства, приостановить обучение в школах по Хатти Бабури… И Расад-хону восстановим попозже… Не время думать теперь ни о чем другом, кроме войны, — с горечью повторил он слова Касымбека.

Убайдулла Султан, узнав, что Бабур идет из Самарканда с тридцатью тысячами нукеров, свернул в пустыню. Войско Бабура расположилось у Бухары, ожидая возвращения противника из голодной апрельской пустыни в места, где можно прокормить и воинов, и лошадей. Но сколько можно было его ждать, да к тому же имея троекратный численный перевес? И Бабур принял ошибочное решение направить свое войско в глубь барханов. Убайдулле Султану как раз это и было нужно!

Часть войска Бабура — преданные горцы, — могли успешно воевать в горах, в пустыне же, среди сыпучих песков, их кони двигались медленно. Арбы с пушками увязали в песке; войско раскинулось длинным караваном. И тут случилась измена: десять тысяч моголов оторвались от всей цепи и быстро ушли в пески навстречу сигнальщикам-проводникам Убайдуллы Султана.

Шиито-суннитская распря усилила брожение и среди тех, кто шел с Бабуром из Самарканда и Бухары, и среди оставшихся моголов-кундузцев. Лазутчики, засланные шейхами-накшбендиями, сумели заранее обезоружить многих нукеров, убедив их в том, что Бабур стакнулся с вероотступниками и теперь пророк и чарьяры отдадут предпочтение тем, кто сохранил в чистоте суннитскую душу, Бабур же обязательно потерпит поражение.

Убайдулла Султан провел глубокий охватывающий маневр по пескам, до пяди известных ему, и в местности между Хайрабадом и Каракулем у озера Кули-Малик напал на Бабура, который уже потерял управление всеми своими отрядами. Вражеская тулгама, на сей раз отлично удавшаяся, измена моголов, низкий боевой дух разношерстного войска сделали свое дело, Бабур потерпел тяжелое поражение.

С остатками своих отрядов он отступил в Самарканд, оставив Бухару, но и в столице Мавераннахра не задержался — быстро ушел оттуда в Гиссар. А там очутился перед шестидесятитысячным войском Наджми Сони, который был послан шахом Исмаилом вроде бы на помощь Бабуру, а на самом деле — чтоб заменить его более надежным для Ирана венценосцем. Шах был недоволен тем, что войско кизылбашей столь скоро, по его мнению, покинуло Самарканд. Тайные осведомители уже давно доносили Исмаилу, что Бабур намерен создать в Мавераннахре самостоятельное государство и свою зависимость от шиитов считает временной.

Замысел шаха и Наджи Сони — установить господство Ирана в Мавераннахре — хранился в глубокой тайне, союз с Бабуром вроде бы оставался в силе, но уже по первым впечатлениям от встречи с Наджми Сони, по его почти нескрываемому пренебрежению, коварные планы чужеземцев Бабуром чувствовались.

Два меча — кизылбашей и потомков Шейбани — скрестились друг с другом в Гиждуване. Бабур шел вместе с Наджми Сони, но, поняв, что ключи к победе держат в своих руках суннитские султаны, вывел свое войско из кровавой игры и снова ушел в Гиссар.

Наджми Сони и сам пал на поле гиждуванской битвы. Кизылбаши были частью уничтожены, частью попали в плен, а часть их утонула в Амударье при беспорядочном бегстве.