При дворе Тишайшего. Авантюристка - Валериан Светлов

Но на это мелочное обстоятельство решительно никто не обращал внимания в эту трудную пору жизни.

В кабачке всегда можно было найти кров и пищу, всегда можно было обогреться у очага, в котором весело горели, потрескивая, дрова, и всегда можно было найти людей, с которыми так приятно было перекинуться двумя-тремя словами, прежде чем снова выйти на улицу.

Было уже поздно, и солнце село за лесом. На улицах города становилось темно; тем приветливее в наступавшей темноте светились окна таверны, приманивая своими огоньками обычных своих посетителей.

Против обыкновения бомбардировка очень затянулась в этот день и, несмотря на позднее время, частые выстрелы пушек, точно удары грома, раздавались в воздухе, и старые стены таверны вздрагивали как бы от страха.

В низеньком помещении таверны, сильно закопченном дымом, у широкой деревянной стойки стояла тетка Гильдебрандт, родственница хозяина «Голубой Лисицы» Кристьерна Рабе.

Солдаты прусского гарнизона, закоптелые от дыма пушек и оглушенные их пальбою, то и дело вбегали в столовую, подходили к стойке, требовали пива и, быстро расплатившись с хозяйкой, иногда перекинувшись с нею парою слов, так же быстро убегали к городским стенам, где решалась, по-видимому, в этот вечер окончательная участь Мариенбурга.

— Здравствуйте, тетушка Гильдебрандт! — быстро говорил какой-нибудь солдатик. — Дайте-ка подкрепиться, сил нет… столько часов!

— Пейте, Ганс, — отвечала гостеприимная старушка, — пейте на здоровье. Что это? Деньги? Нет, нет, я сегодня ни с кого не беру.

— Что так, тетушка? — жадно выпивая кружку, торопливо возражал солдат.

— Да так! Кристьерн не велел. Вы защищаете наше достояние— нелегко вам. Сегодня целый день только и слышишь одни выстрелы… Вот уже вечер, а все еще продолжается этот гром. Ну, что, как?

— Плохо, тетушка, очень плохо! Царские войска очень уж плотно обложили город, подошли к самым стенам. Нам не устоять. Налейте-ка мне еще кружечку, если это ничего вам не стоит и не будет обидно.

— Нисколько, Ганс. Утоляйте свою жажду!

— Наше дело плохо, тетушка. Гарнизон наш мал, даже очень мал, офицеров осталось немного, солдаты устали. Что это? Колбаса? Нет, нет, не успею!..

— А вы с собой возьмите.

— С собой? Ну, с собой, пожалуй. По дороге съем. Жажда вот только очень томит. Жаркое дело!

— Я вам еще кружечку налью. Ишь, ведь как будто гром! Выстрел за выстрелом…

— Бегу, тетушка! Прощайте, благодарен за угощенье.

— На здоровье, Ганс, и да хранит вас Господь! Присылайте товарищей!

Солдат убегал, а на смену ему являлся другой; иногда они сталкивались у стойки, перебрасывались несколькими словами и быстро исчезали в темном отверстии низенькой двери, обитой войлоком.

Тетка Гильдебрандт старалась угодить всем. Не одна бочка пива вышла уже у нее за эти несколько тяжелых дней. Но всем было ясно в последнее время, что осаде города скоро конец и что он очутится во власти русских не сегодня-завтра. Что же было жалеть накопленные припасы? Все равно русские солдаты, овладев городом, уничтожат все, что найдут, а заплатят ли — это еще одному Богу известно, потому что о русских говорят в городе разное, но огромное большинство граждан считает их грубыми и варварами.

У столика, придвинутого к самому очагу, расположилось несколько стариков, военные дела которым не под силу. Они остались в городе охранять имущество своих сражающихся сыновей, а по вечерам сходились в этой таверне, чтобы потолковать за кружкой пива и за блюдом горячей колбасы о судьбах Мариенбурга.

Но так как все давно уже было переговорено, так как осада длилась долго и ничего нового не случалось, то они сидели теперь молча, как бы погруженные в дрему, сиротливо опустив головы и изредка прихлебывая пиво из кружек.

При входе солдат они подымали головы и прислушивались к их переговорам с хозяйкой, но переговоры были все одни и те же, и старики очень скоро вновь погружались в свои думы.

Раз только их внимание было возбуждено появлением группы граждан с женами и детьми. Пришельцы были очень перепуганы: только что сорвало крышу с их дома попавшей в него бомбой, и они остались на ночь без крова. Это была большая семья, состоявшая из стариков родителей и нескольких женатых сыновей. Все они решились покинуть осажденный город, потому что очень боялись попасться русским в руки.

Им отвели до утра комнату и кое-как устроили на ночь. Затем все опять стихло в таверне, и только время от времени раздавались раскаты пушечных выстрелов.

II

В самом отдаленном, темном углу зала, низко опустив голову, точно придавленная этим черным от копоти низеньким потолком, сидела в старинном кресле с высокою спинкою молодая девушка и грустным взором глядела в окно, за которым царила осенняя ночь.

Порывы ветра проносились по улицам города, низко ползли черные тучи, из которых начинал накрапывать дождь. Где-то поблизости хлопала оторванная ветром ставня, лаяла привязанная на цепи собака, и лай ее, сначала заливистый и звонкий, переходил в протяжный, унылый вой.

Девушка вздрагивала, всматриваясь в темноту расстилавшейся за окном черной ночи, и снова погружалась в свои невеселые думы, пока не отворялась входная дверь и в темном отверстии ее не появлялся новый посетитель, на минутку урвавшийся со службы солдат, и не начинал обычных переговоров с теткой.

— Здравствуйте, тетушка Гильдебрандт.

— Здравствуйте, милый. Вам пива?

— Если будете так добры.

— Пейте на здоровье. Сегодня Кристьерн не приказал брать деньги с защитников нашего старого города.

— А-а! — радостно говорил солдат. — Нашему старому городу пришел конец, тетушка.

— Будто?..

— Верно. Не знаю, долго ли мы продержимся. Наша передовая линия вынуждена была отступить. Русские войска подходят все ближе и ближе. Им конца нет! Наших мало. У русских свежие силы, мы устали. Завтра, вероятно, вы увидите в вашей таверне царских солдат. До свидания, тетушка, если еще когда-нибудь Бог приведет нам свидеться.

— Что это вы говорите, молодец? Да хранит вас Бог!

— И вас также, тетушка…

Солдат исчезал, и дверь закрывалась за ним.

Девушка встала со своего места и подошла к старухе.

— Не нужно ли вам помочь, тетушка? — спросила она мелодичным серебристым голоском.

— Нет, деточка… Я и одна справлюсь. Если ты устала, иди к себе в комнату.

— Я пойду. Спать мне не хочется, но я пойду почитать Библию.

— Ступай, Марта, ступай!

Девушка ушла. Старики, сидевшие за столом у очага, поглядели ей вслед, и лица их оживились, когда Марта проходила мимо них и приветливо поклонилась.

Это была довольно полная девушка, с веселым выражением здорового, румяного, хотя несколько грубоватого лица, на котором светились ясные и задорные глазки. Она была небольшого роста, но хорошо сложена; несмотря на очевидную тоску, угнетавшую ее, от всей ее фигуры веяло жизнью, молодостью и здоровьем.

Тетка Гильдебрандт вышла из-за стойки, так как в течение более чем получаса никто не приходил больше в таверну, и подсела к столику своих гостей. Двое из них посторонились, чтобы дать ей место.

— Что это, — сказал один из них, — Марта сегодня как будто не в духе? Она всегда бывает такая веселая, болтливая, приветливая, а сегодня просидела весь вечер в углу…

— Да, — задумчиво ответила старуха. — Она молода, и в ней много жизни. Она никогда не падает духом и умеет всех развеселить в доме. Когда Кристьерном овладевает злоба, она и его умеет усмирить. Но сегодня ей, по-видимому, нездоровится с утра. Прошлою ночью она видела сон, который расстроил ее. Утром она сказала мне: «Тетушка, сегодня со мной должно что-то случиться: или очень хорошее, или очень дурное…»

— А что же ей снилось, тетушка Гильдебрандт? — спросил один из гостей.

— Что будто бы какой-то великан с огненными глазами схватил ее с постели и поднял ее высоко-высоко… А потом сам стал подыматься с нею под самые облака. У нее замер дух и сердце забилось. Она говорила, что ей было и радостно, и страшно…

— А что было дальше? — спросил тот же гость, обрадовавшись случаю поболтать, так как долго уже они все сидели в безмолвии.

— Она тут-то и проснулась, и ей показалось, что она падает с неба.

— Девичьи сны! — сказал старик, хитро подмигивая старухе и подталкивая ее локтем. — Жених грезится… Да и что другое может грезиться девушке?

— Ах, что вы, что вы! — махнула на него рукой хозяйка таверны. — Марта еще очень молода. Ведь она родилась в тысяча шестьсот восемьдесят втором году… Ей теперь всего только девятнадцать лет, настоящий ребенок.

— По виду ей больше.

— Ну, да! Она кажется старше своих лет благодаря полноте. Бедная сиротка! Хорошо, что она нашла у нас в доме приют и любовь, а то плохо ей жилось бы на свете…