Избранные произведения в двух томах (том первый) - Ираклий Андроников

Что касается акварельного автопортрета, то здесь Висковатов прибег к более совершенному способу: пригласил художницу и поручил ей исполнить акварельную копию.

Когда работа была изготовлена, Висковатов по краю овала чернилами написал: «Копия сделана в точности госпожою Кочетовою. Пав. Висковатов».

После этого все предметы, полученные от графини Берольдинген, были упакованы и отправлены по назначению в Германию. С тех пор никто из русских исследователей их не видал.

УТЕРЯННЫЙ СЛЕД

Прошло тридцать лет.

В начале нынешнего столетия «Разряд изящной словесности» Академии паук приступил к изданию полного собрания сочинений Лермонтова. В надежде получить верещагинские альбомы обратились к графине Берольдинген. Но оказалось, что она уже умерла. А потом началась первая мировая война, потом — блокада Советской России…

В начале 30-х годов профессор Борис Михайлович Эйхенбаум приступил в Ленинграде к подготовке нового полного собрания сочинений поэта. Издательство «Academia» направило тогда в Берлин, в наше посольство, просьбу: поискать потомков баронов Хюгелей и графов Берольдинген. Но тут произошел нацистский переворот. Дело пришлось отложить. И, как выяснилось, надолго.

Начав заниматься Лермонтовым еще в 30-х годах, я мог только воображать, что шагаю по улицам Штутгарта в поисках потомков Верещагиной-Хюгель и роюсь в библиотеке средневекового замка Хохберг. А на деле довольствовался тем, что складывал в две папиросные коробки решительно все, что вычитывал в книгах про Штутгарт, про Хохберг, про Баден-Вюртембергское королевство. Встретится в книге план города Штутгарта — справку кладу в коробку. Мелькнет фамилия Хюгель — в коробку. В посольской церкви в Штутгарте тех времен служил русский протоиерей Базаров — тоже в коробку!

Когда кончилась вторая мировая война, я разложил на столе скопившиеся в коробках бумажки и написал в руководящие инстанции докладную записку с предложением предпринять поиски лермонтовских реликвий в замке Хохберг, близ Людвигсбурга, и в Штутгарте.

Ответ не замедлил. Меня вызвали и попросили обосновать едва ли не каждую фразу моей докладной, дабы можно было проверить основательность моего предложения. К своей докладной я написал примечания со ссылкой на немецкие и русские книги, газеты, архивные материалы. Вышло решение: направить сотрудника Министерства иностранных дел СССР, офицера Контрольной комиссии и литературоведа такого-то в Штутгарт и в Хохберг, снабдив их валютой.

Но Штутгарт входит в американскую оккупационную зону. И прежде чем успели договориться об этой поездке, изменилась международная обстановка. Поездку пришлось отложить.

Когда в 1950-х годах международные отношения стали благоприятствовать, я снова уселся писать докладную, разложил на столе бумажки из папиросных коробок… Но тут наш известный ученый, член-корреспондент Академии наук СССР искусствовед Виктор Никитич Лазарев сообщил мне, что возвратился только что из Стамбула, где происходил конгресс византологов; на конгрессе он встретился с известным немецким искусствоведом профессором Мартином Винклером. И этот профессор передал ему два цветных диапозитива с принадлежащих ему лермонтовских работ. Одна из них представляет собою лермонтовский автопортрет в бурке. При этом Винклер будто бы называл ему мое имя. Но, не будучи знаком со мной лично, он, Лазарев, передал эти диапозитивы лермонтоведу Пахомову Николаю Павловичу. Адреса Винклера Лазарев точно не помнил, но помнил, что Мюнхен. И посоветовал писать по адресу мюнхенской Пинакотеки.

Все осложнилось. Стало понятно, что верещагинское собрание или какая-то часть его переместилась из Штутгарта в Мюнхен. И мне уже незачем хлопотать о поездке в Штутгарт и в Хохберг. Прежде надо было узнать, куда ехать. Я написал профессору Винклеру. Ответа от него не последовало. Как я узнал потом, мое письмо его не нашло.

А тут еще примешалось новое обстоятельство.

ДЕЛОВОЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА

Позвонили мне со Смоленской площади, из «Международной книги», и сказали, что в Москву приехал американский библиограф мистер Симон Болан, который говорит, что в его руках находится несколько автографов Лермонтова и множество лермонтовских рисунков, представляющих чуть ли не двадцать пять процентов всего существующего количества.

Я встревожился. Заниматься Лермонтовым целую жизнь и упустить четвертую часть рисунков?! При этом я никак не мог представить себе, где же и у кого могло храниться их такое количество. К тому же — за рубежом!

Я почти не сомневался, что речь идет об альбомах Александры Михайловны Верещагиной.

Свидание с мистером Боланом устроилось без труда. Он жил в московской гостинице «Метрополь». Предупредил, что он очень занят и будет торопиться, но на несколько минут встретиться все-таки сможет.

Это оказался деловой человек, небольшого роста, немолодой, свободно владеющий русской речью, хотя и с английским акцентом. Иногда в его разговоре встречались выражения и обороты, для нас непривычные.

— Я не имею много времени, — сказал он, когда я вошел в его номер. — Я канцелировал тэкси-кэб, чтобы поехать. Завтра я буду уже в Ленинграде и сегодня еще немного часов в Москве. Я располагаю рисунками Майкла Лермонтова. Это количество много.

— Мне сказали, — начал я с удивлением, — что у вас двадцать пять процентов общего числа всех рисунков? Я как-то не могу представить себе, чтобы в настоящее время в одном месте хранилось такое множество…

— Вам не надо представить, я сам хорошо представляю, потому что все у меня, — коротко пояснил мистер Болан. — Что вы думаете теперь?

— Я думал, что их может быть двадцать семь…

— Нет, двадцать пять.

— Чего? Рисунков или процентов?

— Рисунков.

— Ну, тогда, — сказал я, не в силах скрыть удовольствия от того, что мне удалось угадать, — тогда два рисунка из альбомов кто-нибудь вырезал.

— Я не сказал: альбомы.

— А я решил, что в ваши руки попали альбомы Александрины Верещагиной-Хюгель. И что, может быть, к ним имел отношение профессор Винклер из Мюнхена.

— Да, я приобрел у него, — помолчав, подтвердил мистер Волан. — Три альбома. Там ничего не вырезано. Я уже хорошо осмотрел. Могу смотреть еще один раз свои карточки.

Он быстро вытащил из огромного своего портфеля стопку карточек, быстро их перебрал.

— О-о!.. Двадцать семь! Это правильно! Я знаю — вы специалист, мистер Эндоников. Я держал вашу книгу…

Теперь, убедившись, что в его руках подлинные верещагинские альбомы, я, наоборот, стал выражать некоторое сомнение: мне же необходимо было их посмотреть, а он не показывал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});