Не жизнь, а роман! (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Сентябрь остался позади, и дни октября улетали вместе с пройдённым расстоянием. После того, как взяли пассажиров, на корабле неуловимо стало по-другому.

- Гильбэ, почему они безвылазно сидят в трюме? - шептала Катя. - Вы им сказали, что можно выходить?

- Сказал. Их дело.

- Но это же невозможно! Не будут же они целый месяц там сидеть?

- Дольше.

- Дольше? О, нет, я думала весь наш путь займёт от силы два месяца!

- Мы хорошо идём, мадам, грех жаловаться.

- Ладно, пойду, приглашу наших пассажиров выйти сюда и посидеть тут, подышать.

- Ваше право.

Катерина поднялась и, пройдя к трюму, попросила поднять крышку. Чуть спустившись, она почуяла духоту и спёртый воздух. Немного попахивало туалетом. Ведро выносила мать семейства один раз в день.

- Уважаемый Селиг, - позвала она, не желая спускаться до конца.

- Да, сеньора.

- Не желаете ли немного размяться? Вам совсем необязательно всё время сидеть здесь.

- Я бы с радостью, но я не могу оставить свою жену, дочь и внучку.

- Само собою, вы все можете проводить время наверху, если погода позволяет.

- Э, благородная сеньора, там много мужчин, вы уверены...

- Будь иначе, я бы не взяла на себя смелость вас пригласить.

Семья Селига поднялась и, боясь отходить друг от друга, устроилась в уголочке рядом с палаткой Катерины. Посидев пару часиков, они поблагодарили и, спросив разрешения подняться наверх чуть позже, снова спустились.

Через пару дней пассажиры вели себя посмелее. Господин Селиг иногда переговаривался с Гильбэ, для его жены поставили пустой бочонок и переставляли его в тень по мере продвижения, чтобы она не жарилась на солнце. Дочь часто стояла у борта и следила за сопровождающими корабль дельфинами, а юная Тиква, измучившись Катиным треньканьем, предложила разнообразить аккорды. В общем, взялась учить сеньору играть на лютне. Иногда она пела. Голос у девушки был приятный и нежный, порождающий в душе слушателя умиление юностью, но однообразный ритм музыкальных произведений вводил в состояние полусна. Все исполняемые Тиквой баллады были длинные, герои в них благородны и чисты, а любовь грустная, чаще всего без изначальной возможности соединения или всё могло быть хорошо, но вмешивался злодей.

Это было красиво, возвышенно - и вскоре надоело до оскомины. Катерина вновь взялась переводить на французский песни из старых любимых фильмов, где каждое слово, жест были насыщены романтикой. Как будто вопреки, её тянуло к яростным, выражающим боль и страсть текстам. Романс Теодоро «Сталь подчиняется покорно...» Ей это подходило по настроению, потому что она злилась на Бертрана и устала от страдальчески-плаксивых баллад. Но нервировать окружающих Катя не хотела и опасалась. Поэтому, обуздав расшалившегося духа противоречия, разучила песенку попроще и решилась напеть её Тикве. Хотелось немного прихвастнуть и показать, что совсем необязательно полчаса излагать историю, чтобы заинтересовать слушателей. Катерина выбрала песню «о любви» в исполнении Боярского и, не особо повышая голоса, мягко, вкрадчиво запела:

Настанет день и час -

Любовь к тебе придёт,

Зови иль не зови.

Где встретишь ты её

Не знаешь наперёд,

Темны пути любви,

Темны пути любви.

Неслышен её шаг,

Неведомы черты,

Таинственен язык...

Но вот пришла любовь,

Её узнаешь ты,

Узнаешь в тот же миг.

Простые слова, плавный мотив, почти мурлыканье и та же благородная печаль, что в балладах, но больше чувств, которые просачиваются в душу. Тиква не сразу поняла, что песня закончилась, едва успев начаться.

- Так мало?

- А зачем больше? Это не история, а грусть, настроение, напутствие всем тем, кто ждёт любовь.

- Но... это так необычно.

Катя понимала. Баллады начинались с описания место действия, потом знакомство с героями, развитие событий... Она же предложила совсем другое. Невольно её взгляд поймал дедушка Тиквы и, покачав головой, он произнёс:

- Сеньора, вы разбередили моё старое сердце. Не знаю, усну ли теперь.

Больше Катя не пела. Ни к чему бередить сердце ни старому еврею, ни его внучке, скользящей по волнам на корабле в опасном путешествии навстречу жениху, которого ни разу не видела. Два юных голубка, волнующихся и связанных друг с другом по воле родителей и интересов семьи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Отчего-то вспомнились деревенские девушки, которые норовили отдать свою девственность сеньору. Наверное, они не только ради монетки лезли в постель к нему. Что делать двум девственникам вместе, если весь их опыт заключается в проповедях отца Жюля и наблюдении жизни животных. В таком случае сеньор приобретал статус не совсем мужчины, а того, кто профессионально лишает девственности и дарит первый опыт. Житейская необходимость, с которой смирились отцы, женихи, священник. Катя потёрла виски, чтобы принять сосредоточенный вид и саркастически не улыбнуться, так как дала Берту прозвище дефлоратор.

Катерина училась играть под руководством Тиквы, выучила то, что пела девушка, но больше ничего не переводила. Слишком сильное воздействие на здешних людей оказывают песни будущего, даже адаптированные под позднее средневековье.

Ночи становились ощутимо холодными, но Катя не уходила в трюм. Достала второе одеяло и, кутаясь до носа, продолжала спать наверху. Бывало, море волновалось, стенки палатки отсыревали, но под усиливающимся ветром всё быстро сохло.

Последнее время ей казалось, что она всю жизнь жила на корабле, а будущее, замок, Берт - всё это сон. Она перестала спрашивать, когда они доберутся до места, принимая волны, брызги, охотящихся рыб возле корабля за нечто постоянное в своей жизни. Не заинтересовалась рассказом Гильбэ об Александрийском маяке, макушка которого должна была упираться в небо. Он сожалел, что такое грандиозное сооружение ему не довелось увидеть целиком, а только остатки после землетрясения и сетовал на жадность местных правителей, которые переплавляли бронзовые пластины, отражающие свет, в монеты. Но Александрийскую бухту затапливало и восстановление маяка было бессмысленным, так как к нему уже не подобраться для обслуживания.

- Завтра подойдём к Яффе и высадим наших пассажиров, - небрежно в один из однообразных дней бросил Гильбэ, вырывая Катю из бездумного состояния. Оно было таким сладким, вневременным, затягивающим и словно бы пыталось что-то подсказать или открыть важную истину, но она недостаточно углублялась в приятный транс и никак не могла уловить даруемое ей откровение.

- Что? Яффа? Они же хотели в Иерусалим.

- Наймут ослов и за пару дней доберутся.

- Ах, да... так что же, мы уже близки к нашей цели? - всё ещё не до конца осознавая, что вскоре предстоит самая сложная часть пути. Состояние рассеянной беспечности оказалось не только сладким, но и цепким. Оно нехотя отпускало разум Кати на свободу, чтобы та приняла приближающуюся действительность.

- Ну, - улыбнулся Гильбэ, - настолько, что можно уже задумываться о том, что мы будем делать в ожидании вашего возвращения с сеньором. У вас ещё есть неделя, чтобы дать мне все необходимые указания.

- Неделя! Да, хорошо, конечно.

На следующий день Катерина попрощалась с семьёй Селига. Его жена низко поклонилась, дочь тоже, Тиква всплакнула. По возрасту Кате была ближе мать Тиквы, но женщина вела себя молчаливо и за время пути не проронила ни слова.

- Сеньора, - торжественно обратился к ней Селиг, - я уже не один раз бывал в Иерусалиме, но ни разу мой путь в благословенные земли не был столь лёгок, как с вами. Я слышал, что вы отправляетесь в Эдессу. Там живёт сын дяди со стороны жены младшего брата моей Мальки. Возьмите письмо для него, воспользуйтесь им в случае каких-то проблем. Фадей человек маленький, но многое может, потому что у него полно родственников. Он предоставит вам жильё, найдёт подходящего вам переговорщика. Для этого не каждый сгодится.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

- Благодарю вас, уважаемый Селиг! Не знаю, воспользуюсь ли вашим щедрым предложением, но с этим письмом мне спокойнее, - вежливо поблагодарила Катя.