Карач-Мурза - Михаил Каратеев

– Я и говорю, Михаила Александрович, тут что-то такое было. И нам теперь надобно если уж не поднять Ольгерда, по крайности, хоть разведать все толком, дабы знать, что дальше-то делать.

– Сдаваться ли Дмитрею али еще стоять?

– Так, княже? Только о сдаче помышлять тебе рано. Коли за Ольгерда с умом взяться, он выручит.

– Кого пошлешь-то? Надобно, чтобы человек не убоялся голову поставить на кон, а к тому был бы ловок и мудр.

– Меня пошли. Я сделаю.

– Тебя, боярин?!

– Ну, да, меня! Нешто я тебе не добыл ярлык от Мамая? И Ольгреда обломаю не хуже. Я уж знаю, что и как ему сказать.

– Да я не к тому! Сам ведаю, что лучше тебя такого дела никто не сделает. Но ведь супротив кого иного ты не гораздо худшее идешь, пробираясь сквозь московский стан. Другого, ежели заметят и возьмут живым, – продержат в железах до мирного ряда, и только. А тебе Дмитрей голову велит ссечь, это уж как пить дать!

– То истина, княже. Но ведь так меня еще словить надо, а коли останусь я здесь и придется тебе просить у Дмитрея миру,– он допрежь всего потребует, чтобы ты мепя выдал.

– Я тебя не выдам, боярин,– с достоинством ответил князь Михаила.– Я не Иуда!

– Знаю, что ты не схочешь выдать, Михаила Александрович, да ведь принудят. За меня, за одного, целый город губить негоже. Такого я и сам не попущу.

– Может, еще и не придется сдавать город-то…

– Коли я не приведу литовцев, беспременно придется, княже. Кто еще поможет? На татар надеяться нечего,– кабы они сюда шли, давно бы о том вся Русь знала и Дмитрей не стоял бы тут столь спокойно. Сам видишь: как ни поверни, а надобно мне ехать.

– Ну, что ж, Иван Васильевич, коли так,– с Богом! – помолчав, сказал князь Михаила.– На тебя возлагаю последнее упование мое. А учить тебя нечего: сам знаешь, что надо говорить Ольгерду и чем его улестить можно.

– Будь спокоен, князь. Дал бы только Господь добраться! Коли я счастливо миную московский стаи, почитай дело сделанным. Я так мыслю, что в Вильну мне ехать не придется, ибо Ольгерд Гедиминович ныне беспременно находится при своем войске, где-то подле наших рубежей. Он осторожен и, покуда Дмитрей отселе не ушел, будет стоять наготове, дабы, в случе чего, не пустить его в Литву. А ежели так, я его борзо сыщу.

– Помоги тебе в том Христос, боярин. Так когда же в путь?

– Завтра днем Чагин покажет мне со стены – где схоронен челнок, а в полночь спустите меня на веревке вниз.

– Добро. Только как узнаю о тебе?

– Да ежели меня схватят, небось шум подымется,– стоя на стене, услышишь. А коли все будет тихо, значит, я ушел.

– Это так, Иван Васильевич, да я не о том: после бы получить от тебя весть,– как дело-то обернулось с Ольгер-дом?

Вельяминов немного подумал, потом сказал:

– Коли он окажется поблизости и я с ним столкуюсь, почто к тебе и весть посылать? Сам увидишь: не минует седмицы, сюда подойдет Ольгердово войско,– ведь от литовского рубежа до Твери нет и восьмидесяти верст. Ну, а ежели выйдет какая заминка, к примеру, придется мне в Вильну ехать либо литовский князь нам в помощи откажет,– тогда я тебя упрежу. Начиная с восьмой ночи, от завтрашней, бдите на стене, точно где я спущусь: мой человек кинет наверх камень с подвязанной грамоткой. Чтобы он то место нашел, загодя сбросьте под стену три лошадиных черепа. Для верности пошлю двух вестников, через ночь.

– Добро, Иван Васильевич, стало быть, все у нас обговорено. Авось Господь над нами сжалится и не попустит погибнуть вольной Твери! Каждый день станем возносить о том молитвы, а теперь надобно и соснуть: уже петь бы вторым петухам, кабы мы их всех не съели.

На следующую ночь Иван Васильевич, переодетый простым воем, пустился в опасный путь. Сын боярский Родион Чагин сам проводил его до челнока и час спустя, возвратившись обратно, сказал, что боярин благополучно миновал неприятельский стаи.

Глава 53

Видев же князь Михаиле Александрович яко не бысть ему от Литвы помощи, и град свой видя изнемогающь послаша владыку Еуфемея и старейших бояр своих к великому князю к Дмитрию Ивановичю с покорением и с челобитьем, прося миру и даяся на всю волю великаго князя Московская летопись.

Не вельми изобильно ныне на столе у великого князя Тверского: вяленая рыба, хлеб с половой да овсяная каша,– и все, что подано к вечере, да и того помалу. Месяц уже длится осада, и все в городе съедено,– не то что лошади либо собаки,– почитай, крысы ни одной не осталось. Еще два-три дня, от силы седмицу, на корье да на полове продержаться можно, а потом? Помощи нет ниоткуда, Вельяминов как в воду канул. Три ночи сряду уже, как было условленно караулят люди на стене, а вестей все нет

Оторвавшись с усилием от этих невеселых мыслей, Михайло Александрович поднял голову а оглянул сидевших за столом. Кроме его семьи да ближних бояр Евстафия Свечина и Романа Щербинина, тут никого не было,– до гостей ли теперь? Хмурый взгляд князя потеплел, остановившись на любимце его, малолетнем княжиче Василии.

– Что не ешь, Василек? – ласково спросил он,– Пожуй вот кашки. Ею на Руси все богатыри были вскормлены.

– Муторно мне от нее,– опуская голову, ответил семилетний княжич.

– Тогда рыбки возьми.

– Я ел, батюшка, а еще не могу, больно солона.

– Ну, коли есть не хочешь, отгадай загадку. Что оно такое: в воде родится, а воды боится?

– Соль!

– Верно! Ну, это ты, должно быть, знал. А вот другую: какая сила любого воеводу да и лучшую рать повалит?

Мальчик задумался. Потом вскинул на отца серьезные серые глаза и, будто чего-то испугавшись, снова потупился.

Что же ты, Василек? Спробуй отгадать.

– Москва, батюшка…

– Эко сказал! – с неудовольствием промолвил князь Михаила.– Москву мы сколько били, и еще побьем. А сила та – сон. Пойди-ка, брат, спать, я вижу, ты давно носом окуней ловишь.

Маленький княжич, помолившись на божницу, ушел, и за столом на некоторое время воцарилось угрюмое молчание.

– Голодует народ,– сказал наконец боярин Свечин.– Намедни иду я по Микулинской улице, а навстречу гость Кузьма Саларев и на кукане три лягухи несет. «Вот, говорит, разжился белорыбицей, теперь попирую!» Да неужто же, спрашиваю, станешь ты такую погань есть? А он в ответ: «Лягуха-то? Прежде и верно была погань, а ныне по рублю за каждую отвалил!»

– Да, дела,– протянул боярин Щербинин, после чего снова все надолго замолчали… Час был уже поздний, сквозь открытые окна в трапезную вливалась ночная тьма, черной жутью заполняя все углы и закоулки, куда не достигал немощный свет восковых свечей.

– Минувшего ночью снова видели Настасью Юрьевну, – промолвила княгиня Евдокия Константиновна, тревожно вглядываясь в проем, открытый в смежную комнату.

*Князь Михаила Александрович был женат на своей двоюродной сестре, дочери Тверского князя Константина Михайловича.

– Кто видел? – вздрогнув, спросил князь Михаила.

– Девки мои, Дашка да Улька. Не знаю что,– прежде коли со мною такого не бывало, а вечорм что-то боязно стало одной, я им и наказала сидеть в опочивальне, покуда не усну, а уж тогда тихо уходить. Долго мне не спалось, уж близко к полуночи они вышли… Ну и тут, внизу, в переходе меж большой трапезной и передней горницей, ее и увидели. Бгелая, сказывают, и светлая вся, лик скорбный, ровно мученицы… Как глянула на них, они так и упали ничком, будто бы им кто ноги перебил. А когда пришли в память, ее уже не было.

– Ну, может, и врут твои девки,– пробормотал Михаила Александрович.– Они у тебя мастерицы языками кружева плести.

– Чего бы им врать-то? Они о том и сказывать не хотели, чтобы меня не растревожить. Сама я заметала, что Дашка весь день не в себе, стала выспрашивать,– она и туда, и сюда,– еле дозналась от нее правды. После уж и Ульку допросила,– она слово в слово сказала тоже.

– Давно уже покойница не являлась,– промолвил старик Щербинин.– В последний раз видели ее, кажись, перед кончиной родителя твоего, годов тому с тридцать. А ныне вот снова… Не иначе как быть у нас беде

– Глупости все это,– резко сказал князь Михаила.– Глупости и бабья брехня. Эдак, коли всякой сказке давать веру, можно и впрямь довести себя до беды. Пошли лучше спать, утро вечера мудренее! Да чтобы о Настасье Юрьевне никакой болтовни не было, и без того люди слабнут.

Все, помолись, разошлись, только сам князь еще задержал в трапезной. Подобно всем своим современникам, он был суеверен, и хоть другим того показывать было нельзя, -взволновало услышанное. Он хорошо знал историю этого дворцового призрака Тверских князей: прадед его Ярослав Ярославич, – брат Александра Невского и первый удельный князь Тверской, – попал как-то на свадьбу к одному новгородскому боярину, в тот самый час, когда дочь его обряжали к венцу. Невеста с первого взгляда так полюбилась князю, он силою увез ее и против ее воли на ней женился. Брак несчастлив, молодая княгиня вскоре умерла, и с той поры призрак ее появляется во дворце Тверских князей, всегда предвещая беду или чью-нибудь смерть.