Мемуары гейши - Артур Голден

Можете себе представить мои чувства в тот момент. Нобу мог бросаться словами, как камнями. И дело было не столько в самих словах или их значении, сколько в манере их произнесения. Сначала я заставляла себя сдерживать слезы, независимо от произнесенных им слов, но вскоре выяснилось, что Нобу как раз и добивался моих слез. И от этого мне стало легче. Каждая слезинка, стекавшая по моим щекам, была вызвана той или иной причиной. Я плакала за Нобу и за себя, плакала потому, что не знала, что с нами произойдет. Я даже плакала за Генерала Тоттори и за Корин, почерневшую от жизни на фабрике. А затем я сделала то, чего от меня хотел Нобу. Я вышла из-за стола и низко поклонилась.

— Простите мне мою глупость, — сказала я.

— Встань, — сказал Нобу. — Обещай мне, что больше не совершишь такой ошибки.

— Не совершу.

— Каждая минута, проведенная с этим человеком, выброшена на ветер. Я говорил тебе, что так и будет. Надеюсь, теперь ты извлекла урок и впредь будешь следовать своей судьбе.

— Я буду следовать своей судьбе, Нобу-сан, — сказала я. — Это все, чего я хочу от жизни.

— Я очень рад слышать это. И куда же ведет тебя твоя судьба?

— К человеку, возглавляющему «Ивамура Электрик». Конечно, я имела в виду Председателя.

— Это так, — сказал Нобу. — А теперь давай выпьем пива. Я лишь намочила губы, потому что была слишком расстроена, чтобы хотеть пить. После этого Нобу рассказал мне о «гнезде» — доме его хорошего друга Арашино Исаму, мастера, изготавливающего кимоно. Не знаю, помните ли вы его, но он был виновником торжества в имении Барона несколько лет назад, на котором присутствовали Доктор Краб и Нобу. Дом господина Арашино, служивший ему также мастерской, располагался на берегу реки Камо в пяти километрах от Джиона. Несколько лет назад он вместе с женой и дочерью сделал кимоно в стиле Юцзэн, благодаря которому и стал знаменит. Позже всех изготовителей кимоно заставили шить парашюты, так как они привыкли работать с шелком.

— Эту работу ты сможешь быстро освоить, — сказал Нобу, — и семья Арашино с удовольствием примет тебя. А я договорюсь с властями.

Он написал адрес господина Арашино на клочке бумаги и протянул его мне.

Несколько раз я повторила Нобу, как благодарна ему. С каждым разом его вид становился все более довольным. Когда я предложила ему прогуляться по свежему снегу, он посмотрел на часы и допил последний глоток пива.

— Саюри, — сказал он, — не знаю, когда мы увидимся и как к тому времени изменится мир. Но я буду думать о тебе каждый раз, когда захочу вспомнить о существующей в мире красоте и доброте.

— Нобу-сан, вы должны были стать поэтом!

— Во мне нет ничего поэтического, и ты прекрасно об этом знаешь.

— Произнесенные вами волшебные слова подсказывают мне, что вы собираетесь уходить. А как же наша прогулка?

— Сейчас слишком холодно. Давай ты меня проводишь до двери, и мы попрощаемся там.

Я спустилась за Нобу по лестнице и у входа в чайный дом помогла ему обуться. Затем надела свои высокие деревянные гета, подходящие для глубокого снега, и вышла с Нобу на улицу. Несколькими годами раньше его обязательно ждала бы машина, но во время войны на машинах ездили только государственные деятели, потому что всем остальным бензин стал недоступен. Я предложила Нобу проводить его до троллейбуса.

— Я не хочу, — сказал Нобу. — Мне предстоит встреча с нашим дистрибьютором в Киото и нужно очень многое обдумать.

— Должна вам сказать, Нобу-сан, мне показались более приятными ваши прощальные слова, сказанные в дальней комнате.

— В таком случае, встретимся там в следующий раз.

Я поклонилась и попрощалась с Нобу. Большинство мужчин обернулись бы и посмотрели через плечо, но Нобу, не оглядываясь дошел до угла и свернул на проспект Шийо. В руке я держала клочок бумаги с адресом Арашино, сжимая его так сильно, что он мог легко порваться. Я не могла понять, почему так нервничаю и чего так боюсь. Но глядя на падающий снег и на глубокие следы Нобу, мне показалось, я поняла причину моего беспокойства. Когда я снова увижу Нобу? Или Председателя? И даже Джион? Однажды ребенком меня оторвали от дома. Думаю, во мне жила память о том ужасном времени, заставлявшая меня чувствовать одиночество.

Глава 29

Я была удачливой молодой гейшей с огромным количеством поклонников, и вы можете подумать, что нашелся бы кто-то кроме Нобу, кто смог бы мне помочь. Но нуждающаяся гейша не похожа на драгоценный камень, оброненный на улице, который всякий рад поднять. Каждая из сотен гейш в Джионе боролась, пытаясь найти гнездо, в котором она могла бы укрыться от войны, и лишь немногим посчастливилось найти его. Поэтому с каждым днем, проведенным с семьей Арашино, я чувствовала себя все в большем долгу перед Нобу.

Я поняла, как мне повезло, весной следующего года, узнав о гибели гейши Райхи при бомбардировке Токио. Именно Райха, заставляла нас смеяться, говоря, что хуже будущего только прошлое. Она и ее мать были гейшами, а отец принадлежал к известной фамилии торговцев, и нам казалось, что Райхе легче всего пережить войну. Она погибла, читая книгу одному из своих племянников, в имении отца в Токио. По иронии судьбы во время этого же обстрела был убит знаменитый борец сумо Миягияма. Они оба жили в относительно комфортных условиях, А Тыква, след которой я потеряла, сумела выжить, несмотря на то, что фабрика, где она работала в Осака, подвергалась бомбардировке пять или шесть раз. В тот год я поняла, что невозможно предсказать, кто выживет в войну, а кто нет. Мамеха выжила, работая помощницей медсестры в небольшом госпитале префектуры Фукуи. А ее служанка Тацуми погибла во время атомного взрыва в Нагасаки. И ее костюмер, господин Ичода, умер от разрыва сердца во время одной из бомбардировок. Господин Бэкку, с другой стороны, работал на военно-морской базе в Осака и каким-то чудом уцелел. Генерал Тоттори прожил в гостинице Суруйя до самой смерти в середине 1950-х годов. Барон утопился в своем красивом пруду после того, как у него отобрали титул и большую часть имущества. Думаю, он просто не смог жить в мире, в котором невозможно стало удовлетворять любую свою прихоть.

Что же касается Мамы, то я никогда не сомневалась, что она выживет. С ее феноменальной способностью извлекать выгоду из страданий других людей она так втянулась в работу на «сером рынке», словно всю жизнь только этим и занималась. Она даже обогатилась во время войны, покупая и продавая фамильные вещи, принадлежавшие другим людям. Когда господин Арашино продал кимоно из своей коллекции, чтобы заработать наличные деньги, он попросил меня обратиться к Маме, чтобы она попробовала вернуть его. Многие кимоно, проданные в Киото, проходили через ее руки. Господин Арашино надеялся, что Мама учтет свой интерес и подержит его кимоно несколько лет, пока он не сможет его выкупить опять, но она не нашла его или, по крайней мере, так сказала.

Семья Арашино относилась ко мне очень по-доброму в течение всех тех лет, пока я жила в их доме. Ночью я спала с их дочерью и внуком на полу в мастерской. У нас было так мало угля, что мы жгли листья, газеты и журналы, все, что могли найти. Еды становилось все меньше, и вы даже не можете представить себе, что мы научились есть: соевые отходы, которыми обычно кормят домашний скот, идиотскую вещь под названием нукапан — рисовые отруби, обжаренные в пшеничной муке. Это блюдо выглядело как высушенная кожа, хотя, уверена, кожа гораздо приятнее на вкус. Изредка у нас появлялось немного картошки или батата, сушеного китового мяса или сардин, которые мы, японцы, всегда рассматривали как удобрение. За эти годы я так похудела, что меня бы никто не узнал на улицах Джиона. Иногда маленький внук Арашино, Юнтаро, плакал от голода, и тогда господин Арашино обычно продавал очередное кимоно из своей коллекции.

Однажды ночью, весной 1944 года, через несколько месяцев после того, как я поселилась в семье Арашино, мы пережили первую бомбардировку. Бомбы, падающие с ясного звездного неба, напоминали падающие звезды. Наша жизнь вполне могла тогда оборваться. Но бомбы обходили нас стороной, и не только в ту ночь, но и каждую ночь. Часто, вечерами, мы наблюдали за тем, как от пожаров в Осака и Токио краснела луна, а иногда в воздухе кружился, подобно падающим листьям, пепел. Я сильно волновалась за Председателя и Нобу, чья компания располагалась в Осака, а дома — и в Осака, и в Киото. Меня интересовало, что происходит с моей сестрой Сацу, где бы она ни была. С момента ее побега у меня не исчезала уверенность в том, что когда-нибудь наши жизненные пути пересекутся. Я надеялась, что она может послать мне письмо в окейю Нитта или приехать в Киото и попытаться разыскать меня. Однажды, прогуливаясь с маленьким Юнтаро вдоль реки, мы бросали камешки в воду, и я почувствовала, что Сацу никогда не приедет в Киото. Тогда было невозможно себе представить поездку в какой-нибудь отдаленный город, да и мы вряд ли узнали бы друг друга. В своих фантазиях я так надеялась получить от нее письмо, совершенно не отдавая себе отчет в том, что Сацу не могла знать название окейи Нитта. Она не могла написать мне, даже если бы захотела. Конечно, она могла разыскать господина Танака, но ей бы это не пришло в голову. Пока маленький Юнтаро бросал камешки в реку, я обливала свое лицо водой, улыбаясь ему и делая вид, что мне просто жарко. Моя маленькая хитрость удалась, и Юнтаро не заметил моих слез.