Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) - Элис Манро (Мунро)

– Ну так зайдите тогда, что ли, – сказала она. – А то от двери сквозняк дичайший. Сегодня не так тепло, как кажется.

Так что даже в дом попасть – уже была победа. Не думал он, что дело пойдет столь тяжко. Какую-то он не такую от Обри жену ожидал. Думал увидеть разволновавшуюся домоседку, обрадованную неожиданным визитом; женщину, которой его доверительный тон будет маслом по сердцу.

Она провела его мимо входа в гостиную, объяснив:

– Нам придется сесть в кухне, чтобы мне было слышно, как там Обри.

Гранту бросились в глаза двухъярусные занавеси на окне гостиной; оба яруса синие – одна занавеска полупрозрачная, другая шелковистая с блеском, а рядом обитая такой же тканью синяя софа плюс кошмарный блеклый ковер и множество сверкающих зеркал и безделушек.

У Фионы для этих занавесочек с рюшечками было какое-то особое словцо; она его произносила насмешливо, хотя почерпнула от женщин, которые им пользовались на полном серьезе. Всякая комната, где красоту наводила Фиона, становилась светлой и пустой; она бы поразилась, увидев, как много всяких финтифлюшек можно сгруппировать в таком ограниченном пространстве. А вот словцо… Грант думал, думал, да так его и не вспомнил.

Из помещения, примыкающего к кухне (терраса не терраса – что-то сплошь застекленное, хотя и прикрытое ставнями от яркого, почти уже летнего солнца), слышалось бормотание телевизора.

Обри. Объект молитвенного обожания Фионы сидел всего в нескольких футах и, судя по звукам, смотрел бейсбол. Жена к нему заглянула, спросила, как ты там, о’кей? – и притворила дверь, оставив щелку.

– Может, заодно выпьете чашечку кофе? – спросила она Гранта.

– Спасибо, – сказал он.

– Спортивный канал. В прошлом году под Рождество его настроил ему мой сын. Не знаю даже, что бы мы без этого делали.

На кухонных полках были собраны все, какие только можно, кухонные агрегаты и причиндалы – кофемашина, кухонный комбайн, станочек для точки ножей и множество других приспособлений, ни названия, ни назначение которых Гранту были неведомы. Все выглядело новым и дорогим, как будто только что вытащено из коробок или каждый день начищается.

Он решил, что неплохо было бы продемонстрировать восхищение. Восхитился кофемашиной, которую она в тот момент заправляла, и сказал, что они с Фионой всегда хотели купить как раз такую. Чистой воды неправда: Фиона души не чаяла в кофеварке европейского производства, наливающей всего по две чашки зараз.

– Это подарки, – сказала женщина. – От сына и его жены. Они живут в Камлупсе, Британская Колумбия. Все присылают и присылают, уже девать некуда. Лучше бы эти деньги они потратили на то, чтобы лишний раз приехать да увидеться.

– Наверное, заняты собственной жизнью, – философски предположил Грант.

– Ну, не так уж и заняты, если прошлой зимой ездили на Гавайи. Это было бы простительно, кабы у нас был кто-нибудь еще из родственников где-то поближе, к кому можно было бы обратиться. Но он единственный.

Тут подоспел кофе, и она разлила его в две коричневые с зеленым керамические кружки, которые сняла с культяпок ампутированных ветвей керамического дерева, стоявшего на столе.

– Вот так на людей и нападает одиночество, – сказал Грант. И продолжил, решив не упускать момент: – Когда лишаешься возможности видеться с тем, к кому привязан, подступает печаль. Вот и с Фионой это происходит. С моей женой.

– Но вы, кажется, говорили, что ездите к ней, навещаете…

– Это – да, – сказал он. – Но дело не в том.

После чего, как в омут головой, выдал ей просьбу, с которой явился. Не могла бы она рассмотреть возможность иногда привозить Обри в «Лугозеро»? Чтобы он туда наведывался – ну, скажем, раз в неделю. Пансионат ведь всего в нескольких милях, вряд ли это так сложно. Или, если у нее будет туго со временем (это не было у Гранта домашней заготовкой, он даже сам испугался того, что говорит), он сам мог бы отвозить туда Обри, никакого труда ему это не составит. Он уверен, что справится. А она тем временем могла бы отдохнуть.

Пока он говорил, она совершала медленные движения сомкнутыми губами и спрятанным за ними языком, будто пытаясь распробовать некую сомнительную приправу. Принесла ему молоко заправить кофе и тарелочку с имбирным печеньем.

– Домашние! – сказала она, выставляя тарелочку на стол. Но таким тоном, в котором радушия не было и следа – скорее, вызов. И, замолчав, принялась усаживаться, подливать в свой кофе молоко и размешивать ложечкой.

Потом сказала, нет.

– Нет. Я не могу вам этого позволить. А причина… причина в том, что я не хочу его расстраивать.

– А почему это должно его расстроить? – с искренним удивлением проговорил Грант.

– Да, расстроит. Конечно. Так поступать не годится. Сперва взяла домой, а потом – здрасте! – повезла обратно. То домой, то обратно… Это будет сбивать его с толку.

– Но разве нельзя объяснить ему, что он туда будет ездить всего лишь с визитами. Неужто он не поймет смысла всего этого?

– Он прекрасно все понимает. – Она это сказала так, будто он пытается оскорбить Обри. – И все же это было бы отступлением от режима. Кроме того, мне пришлось бы подготавливать его, сажать в машину, а он большой, тяжелый мужчина, с ним не так просто управляться, как вы, может быть, думаете. Я должна его усаживать на сиденье, складывать его кресло, упихивать в багажник, и ради чего? Если и идти на этакие труды, то лучше уж свозить его в какое-нибудь место повеселее.

– А если я все это буду делать сам? – не отступал Грант, стараясь, чтобы его тон оставался ненавязчивым и спокойным. – Так-то конечно: зачем вам эти сложности.

– Сами вы не сумеете, – тоном поучения произнесла она. – Вы его не знаете. Вы не сможете с ним справиться. Он просто не потерпит, чтобы вы с ним возились. Столько мороки, а ему-то зачем?

Снова упоминать Фиону Грант не решился.

– Да лучше я его свожу куда-нибудь в большой торговый центр, – продолжила она. – Где он увидит детишек и всякое такое. Это, правда, тоже… Вдруг он расстроится, что никогда не видел двоих своих внуков и, может быть, никогда не увидит. Или вот яхты на озере. Они там уже появились, можно свозить его, пусть любуется, получит положительный заряд.

Она встала, взяла с подоконника над раковиной сигареты и зажигалку.

– Курите? – спросила она.

Он сказал, нет, спасибо, хотя не понял, предлагала ли она ему сигарету.

– Что – никогда? Или бросили?

– Бросил, – признался он.

– И как давно?

Он задумался.

– Да тридцать лет уже. Нет, больше…

Покончить с курением он решил примерно тогда же, когда закрутилось у них с Джеки. Никак не вспомнить только, то ли он сперва бросил и сразу ему такая награда, то ли решил, что подошло время бросать и надо делать это срочно, пока работает столь мощное отвлекающее средство.

– А я вот бросила бросать, – сказала она, прикуривая. – Взяла да и решила бросить бросать, и все тут.

Может быть, и морщинки поэтому. Кто-то – какая-то девица – когда-то просветила его насчет того, что у курящих женщин на лице появляются особого рода морщинки. Но и от солнца бывает то же самое. Или у нее просто кожа такая? – вон, шея вся тоже в морщинах. Морщинистая шея, но по-молодому налитые и стоячие груди. Такие противоречия для женщин ее возраста обычны. Хорошее и плохое, с чем генетически повезло, с чем нет, все смешивается. Очень немногие умудряются сохранить красоту целиком, хотя и в призрачном виде. Как Фиона, например.

Но не исключено, что даже и это не так. Не исключено, что он так только думает, потому что помнит Фиону юной девушкой. Не исключено, что такое впечатление может появиться только у того, кто знает женщину с тех времен, когда она была молода.

Так что, может быть, Обри, глядя на жену, видит старшеклассницу с загадочно раскосыми зеленовато-голубыми глазами, дерзкую и безнадежно желанную, особенно когда так вот смыкает пухлые губки вокруг запретной сигареты.

– Значит, у вашей жены депрессия? – сказала жена Обри. – А как зовут-то ее? Вылетело из головы…

– Фиона.

– Фиона. А вас? Вы как-то вроде так и не назвали ваше имя.

– Грант, – сказал Грант.

Она неожиданно вытянула руку через стол:

– Будем знакомы, Грант. Я Марианна.

Помолчали.

– Ну вот. Теперь, когда мы знаем друг друга по именам, – вновь заговорила она, – глупо не сказать вам впрямую то, что я думаю. Я не знаю, так ли уж он по-прежнему рвется увидеться с вашей… увидеться с Фионой. Может, и нет. Я его не спрашивала, и он мне не говорил. Может, это у него мимолетный каприз был. Но мне в любом случае не хочется его туда везти: вдруг выплывет что-то большее. Такой риск я не могу себе позволить. Не хочу, чтобы с ним стало труднее управляться. Еще расстроится, вобьет себе в голову какую-нибудь глупость. У меня и так с ним забот полон рот. И помогать некому. Одна я тут! У меня же никого нет.