В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

Не была Тайпус похожа на гондохских девушек, воспитанных на старых горских обычаях. При встрече с мужчиной не смели они открывать лица, возвращаясь от источника с кувшином на плече, делали они огромные круги, только бы обойти годекан, где проводила время мужская половина аула. А Тайпус была совсем другой. Ведь росла она среди семерых братьев. Всюду — и на охоту, и на пиры брали они с собой сестренку. Все уже привыкли видеть ее на ретивом коне, скачущей не хуже любого джигита. И оружием она владела не хуже братьев, а вот мать научила ее ткать ковры.

Между тем Тайпус разожгла огонь в коре и стала стряпать тоненькие чуреки, в кастрюле сварилось мясо, и чудесный запах щекотал ноздри голодного горца. «Какому счастливцу достанется она? — думал он с грустью. — Конечно, только ханскому сыну отдаст ее отец». И представлял себе как однажды увезет богатый жених Тайпус в роскошный дворец. «Ну и пусть, все равно, он, Магдилав, навсегда сохранит ее образ в своем сердце».

— Кажется, наши возвращаются! Я слышу стук копыт, — прервала его печальные мысли Тайпус. — Пошли, встретим их в лесу у источника Китилай. Я всегда ожидаю их там. — Магдилав с готовностью последовал за девушкой.

Опять жители Турутли с удивлением смотрели на невиданного великана, с трудом пробиравшегося по узким улочкам. А детвора далеко за крепостной стеной гурьбой провожала их.

«Какой он большой, поднимет руку и до неба достанет!» — шептались мальчишки между собой. А великан ласково улыбался им. Они проходили мимо большого дерева. Метров на сорок тянулось оно в небо, под весенним, тихим ветром шелестела его серебристо–шелковая крона.

— Крепкий старик, эта пальма, — говорила Тайпус, — Откуда бы не возвращалась я домой, издали еще вижу ее верхушку.

— Сколько же лет этому великану?

Тайпус задумалась.

— Моя бабушка говорила, что они ровесники с этим деревом. А бабушке было сто тридцать.

Так они переходили от дерева к дереву, рассказывая друг другу сказки и легенды, услышанные от старших. За пальмой по склонам начинались заросли ивняка, где весе'нние птицы пели свои песни, где там и сям мелькали летучие мыши, пушистые белки. Магдилаву казалось, что он попал в волшебный мир: таким невиданным казалось ему все вокруг — и деревья, и пестрая от множества цветов зеленая трава, на которой играли лучи солнца, падающие сквозь листву, и журчание родника где‑то близко, и олененок, который резвился около Тайпус, и, главное, рядом шла она', такая легкая, такая красивая и такая простая.

Она радовалась всему — и цветам, и хрустальному воздуху, и встрече с братьями и отцом, а ему чудилось, будто всю жизнь они шли вот так рядом, будто две тропинки, которым все равно не суждено никогда слиться воедино. Отчего ему становилось вдруг грустно? Ведь он должен покинуть этот сказочный мир, уехать к себе в Гондох, и, Аллах знает, когда еще ему удастся идти вот так с ней под этими деревьями, по этой тропинке. Взять бы ее, да и поднять на руки и унести с собой в свой дом, к своему бедному очагу…

Неожиданно зловещая тень орла нависла над олененком, он вздрогнул и пустился наутек.

— Тулпар! Тулпар! — закричала испуганная Тайпус и, сорвавшись с места, побежала за ним, а он мчался во вею прыть своих тоненьких ножек. А у Тайпус только платье вздувал ветер, шаль соскользнула с головы, упала на спину, рассыпав косы, и они, как черные змеи, легли на тонкие плечи.

Магдилав остановился в замешательстве, но тут же бросился на поиски. Он оставил позади Тайпус и побежал дальше за олененком. Он почти настиг его и протянул уже руку, чтобы схватить маленькое тельце. Олененок прыгнул и исчез и; з виду, и вдруг земля провалилась под ногами — Магдилав рухнул в пропасть. Нет, это была не пропасть, а огромная яма–ловушка для хищников, искусно замаскированная ветками деревьев. Магдилав не успел еще опомниться, как на него кинулся разъяренный тигр. Как во сне услышал юноша жалобное блеяние олененка и испуганный голос Тайпус: «Веда, беда! Они упали на тигра! Скорей на помощь!»

Магдилав напрягся изо всех сил и, казалось, прилип спиной к сырой земле. Чувствуя под лопатками корни дерева, торчащего из земли, он вырвал корень и хлестнул оскаленную морду тигра. Тигр отступил в одну секунду. Зарычал и опять обнажил клыки. Магдилав молнией бросился на врага. Он вцепился в горло хищника своими огромными ручищами, и оба — зверь и человек — сплелись в тесном объятии. Тигр цеплялся острыми когтями в бока Магдилава, рвал живот, стараясь освободиться от его сильных рук. И наконец затих обессиленный.

Магдилав не знал, сколько времени прошло. Он лежал, будто не живой, а в руках его был мертвый тигр. По лестнице к нему спустились братья Тайпус и подняли его. Он еле–еле стоял на ногах, а голоса людей слышались издалека, будто шумела река. Он хотел подняться по лестнице сам, но она сломалась под его тяжестью, тогда ему дали конец веревки, чтобы он держался за него, а другой конец привязали к старому дубу. Магдилав стал карабкаться наверх, весь в ранах, истекающий кровью. Его затуманенные глаза увидели лицо Тайпус, залитое слезами.

— Слава Аллаху, он жив! — прошептала она.

— Такой, оказывается, и тигру не под силу, — добавил Исилав. Он был в папахе, бурке, стоял рядом с дочкой и давал указания сыновьям.

— Бедный олененок, умер от испуга, — услышал Магдилав как сквозь сон чей‑то голос. Голова его закружилась, и он рухнул на землю.

— Полежи, Магдилав, на зеленой траве, отдохни, сынок, — сказал Исилав. — И не стесняйся своих ран, они украшают тело мужчин.

8

Очнулся Магдилав в незнакомой, богато украшенной комнате. Стены ее покрывали ковры затейливых узоров, два маленьких окна пропускали мало света, и потому в комнате был приятный для больного полумрак. Лежал он на широкой, низкой тахте, и его длинные ноги свисали с нее, опираясь в угол. Юноша приподнялся, увидал Тайпус, братьев ее, Исилава и все вспомнил. Рядом с прекрасной Тайпус стояла маленькая высохшая старушонка, вся в черном. На лице ее горели два совиных глаза, внимательных и по–молодому зорких. Увидев, что раненый очнулся, она засеменила к нему.

— Получишь десять мерок кукурузы, только вылечи моего кунака! — сказал Исилав.

Знахарка ничего не ответила, подняла руку, на которой висели четки, и сделала знак, чтобы все удалились, кроме Тайпус. Она зашептала что‑то про себя, вынула из‑за пазухи перевязанную веревкой маленькую книжечку с арабским шрифтом, полистала, прочитав там что‑то, и протянула обе сухие, костлявые руки к небу.

Старуха долго колдовала над ним — она чистила раны, промывала их настоем из трав, шептала какие‑то заклинания.

— Теперь он должен выздороветь, кормите его мясом горных туров, поите водой из источника Китилай. Я приду через три дня, — сказала знахарка Тайпус и ушла. А в дверях обернулась и добавила будто про себя: — Бедная мать, как она‑то носила в утробе такого великана, — и скрылась.

Раны Магдилава горели огнем, но ни единым вздохом не выдал он себя. Лежал как послушный ребенок, когда Тайпус поправляла подушку, укрывала своими волшебными белыми руками его могучее тело, «Твои руки, их прикосновение могут вылечить меня быстрее, чем лекарство этой черной вороны», — хотел он сказать, но язык не поворачивался. И радостно, и неловко было ему вот так лежать беспомощным в чужой комнате. При каждом появлении Тайпус, а она появлялась часто и временами сидела подолгу около него, сердце у него билось как у пойманной птицы. Когда она кормила его, помогала ему подняться, когда он опирался на ее маленькие хрупкие плечи, как боялся он своей неуклюжей большой рукой причинить ей боль, а она с ним, таким огромным, обращалась, как мать с ребенком, нежно говорила с ним, радовалась, когда он съедал все, что она приготовила. .

Исилав с сыновьями редко бывали днем дома; их тревожили слухи о военных действиях Надиршаха в южном Дагестане — всегда их кони были оседланы, даже ночью не расставались они с оружием. Двое старших сыновей Исилава воевали вместе с Муртазали — сыном Сурхай–хана — где‑то около Казикумуха, и каждый день мог принести печальную весть об их гибели.

— Да, браток, время смутное. То татары, то турки проливали кровь, а теперь Надир грозит нам — Дагестан похож на каменный мешок с золотым дном — так и манит он иноземцев. Но и Надир сломает свою шею в наших суровых горах, как и Тамерлан, — говорил иногда Исилав Магдилаву. И Магдилаву было до боли стыдно, что в такое тревожное время, когда каждый горец точит кинжалы, кормит коней для похода против завоевателей, когда то там, то тут на земле Дагестана проливают воины кровь в схватке с врагом, он бездействует. Он хотел было покинуть постель раньше времени, но Исилав предупреждал его, что раны от тигра опасны, надо долечиться, да и Тайпус умоляла своими чарующими речами: «Послушай, милый, меня, разве я плохо забочусь о тебе, будь благоразумным!»