Северянин (СИ) - "Nnik"

          — Норд… — Торвальду стало не по себе от того жара, той горячности, с которой говорил друг.

          — Я долго пытался понять, за что мне вообще все это… За что это тебе?! — Норд с силой провел по спине Торвальда, почти болезненно обозначая источившиеся, но еще весьма и весьма заметные шрамы. — Я не желаю верить в Бога-лжеца, Бога-обманщика. Не желаю верить тем, кто готов осудить нас на смерть лишь за то, что вместе мы, хотя плохо с того никому и быть не может.

          — Значит, считаешь, что папаня прав?

          — Нет. Я… Торвальд, это все — сложно слишком. Отринуть Бога… английского, ваших… не каждый сможет, а уж жить без него и подавно. Олаф вот — может. Ему льстит не видеть над собой никого. Я… я смог — у меня просто нет сил верить.

          — А я не сумею. Норд, как так? Хочешь сказать, нет богов?

          — Не знаю. Не знаю, есть они там или нет. Есть ваши боги, наш бог еще другой какой, никого нет, или все сразу они где-то там обитают. Но мне плевать. Для меня это ничего не значит, они для меня ничего не значат! Ты — важен, Аста — важна, Фрейдис — важна, Эрик в конце концов — да, важен, нужен. Он — настоящий, тут он, рядом. Я его пощупать могу, обнять, ударить… получить по зубам в ответ. А это проведение божественное, что дума чья. Она и есть, только нет ее. Мысль она как? Ее и рассказать можно и прок с нее бывает — а тут дрянь одна.

          — Я… — Торвальд шумно выдохнул и схватился за голову, путаясь пальцами в волосах, — я…

          — Не думай об этом, — прозвучало замученно. Норд встал, налил в кружку воды из большого кувшина, глотнул. Пустым взглядом уставился на круглый глиняный бок посудины. Моргнул, дернулся, сбрасывая тупое оцепенение, и жадно допил. Подумав, снова наполнил кружку, протянул ее Торвальду. Тот взял, благодарно кивнул, но пить не стал: повертел, покрутил, пролил половину на пол, но даже и не заметил.

          — Лейф не отступит.

          Норд кривовато улыбнулся:

          — Знаю. Твой братец упрям.

          — Еще как. Тут же… Норд, ну этих треклятых богов, но я не хочу, чтобы тут война случилась, как в Норвегии была!

          — Я тоже, я тоже…

          Норд рухнул на лежак и прикрыл глаза. Эта чертова земля, глумливо зовущаяся зеленой, таки успела стать ему домом. Как же легко быть бродягой без крова и рода! Смеясь шагать по миру, не заботясь, что оставишь за собой. Стало плохо — просто найди место, где будет лучше. Нет привязей, нет якорей — нет грузов и забот.

          А теперь… не сбежишь. Не получится просто уйти, сперва придётся убедиться, что не будет разрухи.

          Не открывая глаз, Норд нащупал теплое бедро Торвальда и мягко сжал. Да, так хорошо. Так не страшно. Так можно и Рагнарёка ждать без страха, чего уж говорить о какой-то мелкой заварушке.

<center>***</center>

          — Нет, тебя определенно нельзя подпускать к еде!

          — Не бухти, все не так уж и плохо.

          Торвальд заглянул в котелок с булькающей жижей неопределенного цвета и брезгливо скривился:

          — Ну… да. В прошлый раз оно еще и воняло так, что всю ночь проветривать пришлось. Так что это, определенно, успех.

          Норд обиженно засопел и решительно накрыл свое варево крышкой, чуть не прибив пальцы викингу:

          — Отлично. Не нравится — не ешь. Иди вон… к мамане иди, пущай она тебя кормит!

          Договорил и глядит с вызовом. Торвальду аж смешно сделалось: сколько лет прошло, сколько продуктов перевели — а Норд никак не смирится со своей полной бездарностью в готовке. Вся пища у него как заговоренная превращалась в сущую жуть. Норд ухитрялся испортить даже то, что испортить, казалось бы, невозможно.

          — Норд, — Торвальд попытался приобнять горе-повара за плечи, но тот раздражённо дернулся, — ладно тебе. Норд, ну забудь… Это такая ерунда! Но-орд…

          — Это огромная куча продуктов! Пшеница, Торвальд, пшеница!

          Торвальд вздохнул и, не обращая внимания на возмущенные взгляды и злобные передергивания плечами, притянул Норда к себе:

          — Как ребенок, ну, честное слово. Да не помрем мы с голоду, не помрем.

          — Ага, тюленину одну жрать — великое счастье. Дрянь ваша тюленина, такая дрянь!

          — Ну… рыбки еще всегда можно наловить.

          Норд поморщился:

          — Лучше уж это, — кивок на котелок.

          — Ну нет, не стоит.

          — А нечего было уходить, когда в доме есть нечего! Лодки и в другое время конопить можно было!

          — Хочешь, чтобы я на берегу в потемках торчал? Ай-яй-яй, за что?

          — Мог бы и утром сходить. Знал же, знал, что я оголодаю, а бросил!

          — Ладно тебе.

          Норд насупился. Помолчал. Горько вздохнул:

          — Я есть хочу.

          — А Фредис сегодня пирог обещала… Пойдем?

          Норд тихо зарычал и, вывернувшись, двинул Торвальду в бок:

          — Ты знал, — Торвальд скорчил невинную рожу и робко улыбнулся. — Знал, а мне не сказал. И я тут корячился, пшеницу извел, а ты… Торвальд!

          Викинг хохотнул и, схватив Норда за руку, как мальчишка ринулся на улицу. Чуть не свалившийся от неожиданного рывка Норд вскрикнул и побежал следом.

          На полдороге они увидели Фрейдис — растрёпанная, рыжие пряди выбились из косы, сама бледная, глаза перепуганные:

          — Норд! Норд! — остановившись, девушка уперлась руками в колени, пытаясь отдышаться. — Там… мама!

          Норд почувствовал, как кровь отливает от лица: Аста — женщина, ставшая пусть и не второй матерью, но, несомненно, очень и очень дорогой.

          — Фрей, что? — Торвальд весь подобрался, как перед боем.

          — Не… не знаю. Упала, за-задыхается. Норд! — и в этом визгливом, срывающимся «Норд!» и мольба, и ужас, и упрек в медлительности.

          Норд трясет головой и бросается вперед. Наверное, стоило учиться, лазать по лесам и болотам только для этого. Только бы суметь, только бы знать как.

          Аста навзничь лежала на полу, хрипя и мелко подрагивая. Ее руки и ноги мелко тряслись, лицо было бледно, а щеки пылали. Эрик, казалось, был готов рухнуть без чувств.

          Норд падает рядом с Астой на колени — касается шеи: от кожи идет жар, сердце бьется часто, неровно. Склонившись к беспрестанно шевелящимся губам, он расслышал тихий шепот:

          — Горю, горю… Горю!

          Сердце Норда сжимается и пропускает удар. А потом начинает лихорадочно биться:

          — Огонь Святого Антония*!

          — Что? — а он и не заметил, что Торвальд с Фрейдис уже в доме.

          Норд замирает. Как объяснить, что с Астой, он не знает: как называется этот недуг на норвежском, ему не известно, поэтому он лишь отчаянно повторяет на языке своей матери:

          — Огонь Святого Антония.

          Эрик, Торвальд и Фрейдис смотрят на него, как на последнюю надежду, взглядами моля сделать уже хоть что-нибудь. Но… Норд заставляет себя успокоиться и начать уже думать. Кажется, Фрейдис еще что-то спрашивает, но это не важно.

          — Торвальд, положи мать на постель. Эрик… Эрик, Локи тебя дери! Слушай меня внимательно, — дикий правитель новых земель вздрагивает и вроде бы таки ухитряется собраться в кучу. — Хлеб. Зерно. Мука. Новые запасы. Вы покупали что-нибудь из этого?

          Эрик хмурится. Сейчас любая мысль не о жене едва пробивается в его голове.

          — Рожь. Вчера пришел корабль из Исландии. Привез рожь. Аста… купила. Радовалась — у нас этот год урожаем не вышел.

          Норд закрывает глаза и едва не стонет. Он боялся, что придется предотвращать войну? Глупо. Это, оказывается, не самое страшное. Куда хуже будет мор. А он начнется и скоро. И тогда воевать будет некому.