Государь - Александр Мазин

– Коли так, то ты с ним и потолкуй, – предложил Сергей Иванович. – Против него сейчас магистр да стратиг на пару играют. А друнгариевым морякам жрать нечего. Вот-вот с голодухи в драку полезут. А оно нам надо? Что великий князь сказал? Миром! Значит – миром. То есть – голодных надо накормить. Не бесплатно, разумеется, но по разумной цене. А договариваться, Артёмище, будешь ты. Как воин с воином. Друнгарий флота, который должен нам жизнь, никогда не бывает лишним.

– Сделаю, бать, – кивнул Артём. – Ты лучше скажи: как Илюха?

– Худо Илюхе, – враз помрачнел Сергей Иванович. – Похоже, быть ему калекой. Что могли – всё сделали. Бесполезно.

– Вот же беда, – вздохнул Артём. – Каким славным воином мог стать. Что за злая судьба у отрока!

– Была бы злая, он бы тебя не встретил, – возразил Богуслав. – Ты ему новую жизнь подарил. И неплохую жизнь.

– Не хорони его! – рассердился Артём. – Он жив. А жить можно и без ног. И неплохо жить!

Богуслав пристально посмотрел на брата, и тот смутился. Он тоже понимал, что это – не жизнь. Для Ильи – уж точно.

– В здешней церкви мощи есть, – после паузы проговорил Богуслав. – Святого Климента останки. Говорят, чудотворные. Может, привезти сюда Илью?

– А может, мощи – в Киев? – сумрачно произнес Артём. Он верил в Бога, но в чудеса – нет. Просто так сказал. Но Богуслав загорелся:

– Я поговорю с великим князем!

– Поговори, – равнодушно отозвался Артём. Эх, Илья, Илья! Вот же беда какая…

– А сам он как? – спросил Богуслав. – Держится?

– Старается, – ответил Духарев. – Попросил в Морове его оставить. Я ему в опекуны у Устаха Кулибу выпросил. Помнишь Кулибу, Славка?

– А то! – ухмыльнулся Богуслав. – Такой кулак разве забудешь?

– Кулиба не Кулиба, а сидеть сиднем в избе такому, как Илюха, – ой тяжко! – мрачно произнес Артём. – Захиреет он.

– А кто сказал – сиднем? – даже обиделся Сергей Иванович. – Еще скажи – в лёжку лежать! Ужель я о сыне своем названом не позабочусь? Зачем тогда было его в род брать?

Глава 11

Ангел

Корсунь. Начало августа

Порфирогенита Анна, сестра императора Византии, медленно поднималась по усыпанной цветами лестнице к распахнутым воротам Херсона. С трех сторон ее ограждали свитские: чиновники, священники, воины… С четвертой встречал будущий супруг, архонт россов, нет – василевс россов Василий Первый. Человек, которому брат Порфирогениты, тоже Василий, но – Второй, Автократор, отдал Анну. Вернее, обменял на фему Таврика. Нет, дело не только в феме. Анна знала: брату нужен мир с россами. Ему нужна верность новых варангов, которые прежде служили росскому архонту. Ему нужен союз с сильным и опасным архонтом россов. Без этого Василию никогда не осуществить заветной мечты: отомстить мисянам.

Анна не роптала. Она знала, что ее жизнь, ее тело принадлежат не ей, а империи. Дочь императора… Порфиророжденная…

Маленькие ножки в драгоценных туфельках сминали свежие цветы. После долгого плавания Анне приятно ступать по твердому камню. Но о том, кто ее ждет наверху, кесаревна старалась не думать. Она верила в свой дух. И еще более – в свою красоту. Анна знала, что она – прекрасна. Не потому, что ей твердили об этом придворные льстецы. Анна умела читать в глазах мужчин. Да и женщин – тоже. Она ведь выросла во дворце. Ей пришлось научиться многому.

Однако где-то в глубине души кесаревна и Порфирогенита оставалась юной невинной девушкой… Которой – страшно…

Лестница кончилась.

Архонт россов, крещеный варвар, будущий муж, стоял перед Анной. Свирепый дикарь, чьей единственной заслугой, как еще недавно говорил брат, император Константин, безвластный и праздный соправитель Автократора Василия Второго, было умение быстро и умело убивать врагов. Анна встречалась с архонтом во дворце. Вернее, ее показали архонту, чтобы тот взглянул – и восхитился. Тогда никто: ни брат-василевс, ни сама Анна – не думал, что обещание отдать ее варвару будет выполнено. Варвар сделает свое кровавое дело и уедет в свои дикие земли. Варвару дадут немного золота, чтобы не обижался, и он забудет о Порфирогените.

Варвар не забыл.

Анна не верила, что причиной тому – ее красота. Она могла быть сущей уродиной, рябой и беззубой, но всё равно принесла бы своему мужу титул василевса. Подняла бы дикого скифа выше престолов европейских корольков, тоже потомков дикарей, поделивших западную часть Великой Римской империи.

Анна остановилась. Она боялась поднять голову и посмотреть в глаза будущему мужу. Необратимость происходящего внушала ей ужас…

Но надо справиться. Она – Порфирогенита. Дочь и сестра императоров империи! Она – должна!

Взгляд Анны медленно заскользил вверх: загнутых кверху носочков собственных туфель на красные (!) сапоги, затем – на свободные штаны из синего плотного шелка, от края чешуйчатого панциря к широкому, с золотой, инкрустированной каменьями пряжкой поясу. От пояса взгляд кесаревны поднялся к зерцалу с искусно (явно византийская работа) исполненным чернью и эмалью Святым Георгием и выше, выше – пока не уперся в крепкий бритый подбородок, «обрамленный» светлыми усами, такими длинными, что кончики их касались панцирных чешуй…

– Господин… Я рада… Я плохо знать твой речь, – запинаясь, произнесла кесаревна.

Трогательная улыбка – на пурпурных устах. Потупленные глаза, дрожащие ресницы…

– У тебя будет время выучить его, Анна, – по-ромейски ответил Владимир, разглядывая будущую жену.

Боярин Серегей опять оказался прав. Василевс не собирался отдавать Анну. Вот почему она начала изучать язык, лишь оказавшись на корабле, плывущем в Корсунь.

Но сейчас это неважно. Дело сделано, и Анна станет его женой! А сейчас он должен заглянуть в ее глаза!

Владимир протянул руку, коснулся подбородка кесаревны (она вздрогнула, но сдержалась, не отпрянула) и заставил Анну поднять голову.

Его невеста действительно прекрасна.

Впервые в жизни Владимир, глядя на женщину, не испытывал желания немедленно опрокинуть ее на спину. Он любовался.

«Она – словно жеребенок-двухлеток чистейших кровей», – подумалось Владимиру.

Таких не объезжают силой. Таких мягко и терпеливо, лаской, с любовью, приучают… Нет, не к седлу. К себе. Чтобы конь не слугой был – другом. Чтобы он умер за тебя, а ты – за него. Чтобы чувствовать его как себя. Чтобы ловил каждое желание всадника и друга. Чтобы ты мог доверить ему свою жизнь так же бестрепетно, как он, конь, доверяет тебе свою…

Владимир опомнился, когда увидел тревогу в чудесных глазах Анны…

Пристальный взгляд архонта заставил Анну затрепетать. Порфирогенита привыкла к разным взглядам. Восхищенным, вожделеющим, похотливым… Анна выросла во дворце, а это многое значит. Но в синих, как сапфиры на диадеме Анны, глазах киевского архонта чувствовалась настоящая власть. Не та, которую порождает пурпур василевса. То была сила, которая шла изнутри, из самой сути человека. Не диадема василевса заставляла людей повиноваться владыке. Архонт россов сам был властью и знал об этом. Вот что напугало Анну. Ей, Порфирогените, дочери и сестре императоров величайшей из империй, захотелось отдать себя в эту власть. Лишь один человек прежде вызывал у нее подобные чувства: прежний Автократор. Иоанн Цимисхий.

Велика разница между Автократором Иоанном и архонтом россов. И не менее велика разница между той, совсем юной, девочкой и нынешней Анной. Но знакомая слабость предвкушения растекается по телу…

Анна опомнилась лишь на мгновение позже Владимира. Взяла себя в руки. Она – Порфирогенита. Часть судьбы империи. И только ради империи она сейчас здесь! Она справится! Не сдастся!

– Мой брат, богохранимый и богопочитаемый василевс Василий Второй, посылает привет…

Голос Анны тверд. Ее тон наверняка обманет людей собственной свиты Анны и грозных воинов-россов, выстроившихся позади Владимира. Это голос дочери и сестры императоров, голос, поставленный лучшими риторами и учителями пения. Никто-никто не должен усомниться, что это голос Порфиророжденной, а не юной испуганной девушки, чье тело и честь обменяли на захваченную фему.

Никто и не усомнился. Кроме Владимира. Он, единственный, видел не только Природную Власть империи, сошедшую на землю удаленной фемы, но и – женщину. Ту, что скоро, очень скоро станет его женой. Единственной истинной супругой перед Всемогущим Богом…

* * *

– Она прекрасна, как ангел небесный! – Друнгарий Ираклий высоко поднял чашу с вином. – За Порфирогениту!

Доброе вино дружно влилось в десятки глоток.

Командиры византийских дромонов во главе со своим друнгарием праздновали завершение херсонского стояния.

– Эх, жаль, что такая красота достается дикарю, – заявил один из капитанов, но другой, сосед, тут же пихнул его в бок и ткнул пальцем туда, где, во главе стола, сидели друнгарий, его заместитель и двое росских воевод, которых друнгарий публично объявил своими лучшими друзьями. Еще бы, ведь это они, по просьбе своего отца (имперского спафария, кстати), снабдили ромейских моряков припасами и спасли от неминуемого голода.