Первые ласточки - Иван Истомин

Прототипами третьей пары — Мишки Караванщика и его жены Сандры — были Михаил Васильевич Конев и его супруга Мария. В отличие от персонажей романа они прожили счастливую жизнь. Жили сначала в Мужах, а потом в селе Азово Шурышкарского района. Скончались они в один день от болезни.

И четвертая семья, описанная в романе, это Сенька Германец и Гаддя-Парасся. Сенька Германец — вымышленный образ. Что касается Гадди-Парасси, то, создавая этот персонаж, автор использовал внешность Антонины Никитичны Чупровой.

В романе действуют и другие герои, изображая которых, автор имел в виду своих односельчан и родственников. Пранэ — это дядя писателя Панкрат, его дочь, Прасковья Панкратьевна, живет в селе Лопхари Шурышкарского района. Она воспитала восьмерых детей. В 1998 году ей исполнится 80 лет.

Председатель кооператива Петул-Вась — дядя Ивана Григорьевича, Василий Федулович Истомин. Его дочери Лиза и Анна живут в Салехарде.

В романе с большой симпатией выписан образ русского большевика Романа Ивановича, прозванного местными жителями Куш-Юром — «Гологоловым». Роман Иванович Иванов — бывший ссыльный, революционер. Описанная в романе история с горящей баржой случилась на самом деле.

Все люди, послужившие прототипами романа, прожили достойную трудовую жизнь, занимались крестьянской работой, держали лошадей, коров, овец, выращивали овощи, были рыбаками и охотниками. Сейчас их дети и внуки живут и трудятся, в основном, в Мужах. Они с благодарностью и почтением вспоминают замечательного писателя Ивана Григорьевича Истомина за его душевное отношение к землякам, за его книги о старательном и веселом промысловом народе.

Каждый год в день рождения Ивана Григорьевича встречаются его земляки в клубе или местном музее, вспоминают писателя и его книги, посвящают ему свои стихи, иные произведения и просто добрые слова.

Эту традицию ввела и поддерживает жительница Мужей Агния Степановна Дьячкова. Удивительна ее память о земляках — переселенцах из-за Урала. Она не только досконально знает судьбы прототипов «Живуна», но и изучает историю отдельных переселенческих семей, выстраивает их генеалогические древа, которые уходят к началу прошлого столетия.

Из воспоминаний

Екатерины Светозаровны Албычевой

Мое детство, отрочество прошли в предвоенные годы в селе Мужи. С 1933-го по 1936 год мы с Иваном Григорьевичем вместе учились в школе. Он сидел на последней парте с краю, потому что ходил на костылях. Помню, что он не озорничал, не дергал девочек за косички. Его скромность ставили в пример всем нам. На переменах, не имея возможности участвовать в шумных играх, он писал что-то или читал и очень любил рисовать. Иван был первым художником в школе и уже тогда писал стихи, был редактором стенной газеты, которая выходила в два месяца один раз, а иной раз и почаще. К праздникам он всегда придумывал красочные, яркие заголовки, и все на переменах сразу же бежали к новому выпуску стенгазеты, с интересом ее прочитывали. К некоторым праздникам выпускали листовочки или плакаты, таким образом украшали школу. Мы, члены редколлегии, всегда ему помогали, а он был нашим руководителем.

Жили мы рядом, он жил тогда у своей сестры — Вассы Григорьевны Хозяиновой. После окончания семилетней школы наши пути разошлись, и мы уже не встречались. Но я интересовалась его дальнейшей судьбой и радовалась, что у него все складывается хорошо, с удовольствием читала его произведения.

Из воспоминаний вдовы писателя

Анны Владимировны Истоминой

Сама-то я родилась в Челябинской области в деревне Рачеевка Усть-Уйского района. Говорят, что ее уже теперь и нет. А попала на север, как и многие в то время. Еще и второй класс не закончила, как в 1929 году родителей и всю семью сослали. Кулаки мы оказались. Хозяйство-то, конечно, и не бедно было: 4 лошади, 4 коровы, 20 овец. Но и работали, вечерние и утренние зори — все наши были. Пахали, пшеницу, рожь, овес выращивали. Немножко приторговывали, чтобы чем пахать было, да и семью одевать, кормить. Хотя к сладостям особо не приучены были.

Везли поэтапно. На станции Шумаха отца арестовали, увезли то ли в лагерь, то ли в тюрьму. Брата на лесозаготовки отправили. Меня, маму и сноху везли до Тобольска. Там с другими сосланными загрузили на баржу и отправили на Ямал. Сначала до Норей, до Надыма, а через два года обратно в поселок Хэ, что около Пуйко.

В Норях успела второй класс закончить, а в Хэ — четыре класса. Тогда уж мне было 16 лет.

Через четыре года отец вернулся, мы переехали в Салехард. Он ничего про себя не рассказывал, да и многие ссыльные ничего про себя не рассказывали… Так спокойней для семей было.

А о себе что рассказывать? Животы у всех болели, болели цингой, от скарлатины чуть не умерла, да бабушка вылечила — клюквенным соком примочки делала. Умирали люди здесь же, на барже. В Норях из домика в домик перегоняли. Да и какие это домики — лачуги заброшенные, сырые. Там же болото. По полу ходишь, а из-под него вода.

В Салехарде на комбинате в бараке жили, в комнатке — шесть человек: отец, мать, я, брат, сноха, дочка брата Катя. В пятнадцать лет она умерла от менингита. Опять же какое это было жилье на семью — 12–14 квадратных метров.

Отец был высокий, жилистый костлявый крестьянин, руки, как лопаты. Все мечтал и здесь о своем домике, хотя вернулся больной, кашлял, но продолжал работать в столярке. Все же с братом домик они построили, но отец вскоре и умер.

В июле сорок первого встретились с Иваном Григорьевичем. Я знала его еще по педучилищу. Все получилось обыденно. Шла по тротуару, он сидел около окна в доме, попросил зайти. Поговорили, да тут и осталась. Так судьбу себе выбрала. Зарегистрировались-то позднее, когда Эдик, Валя и Саша родились.

Как-то надо было жить, чтобы не умереть с голоду. Иван Григорьевич согласился учительствовать в глубинке, в хантыйской деревне Ямгорт. Я уж тогда не работала. Да и как работать, когда на тебе инвалид и дети. Иван Григорьевич еще в педучилище попросил, чтобы ему ногу отрезали. Мерзла она и не слушалась его, жаловался, что лишний груз только. В Омске заказали протез, но культя не потянула его. На костылях все же немного стал передвигаться Иван Григорьевич. А потом два раза паралич его ударял, так что и костыли уже не могли помочь. По дому или в туалет пришлось его на коврике возить.

В жизни-то свободы никакой и не видела. Вся забота — как день прожить, да чем накормить.

В том же Ямгорте: ни света, ни дорог. Жили при школе в комнате, где класс был. Печка для обогрева, а плиты не было. Пока топишь, умудряешься в самой топке обед сготовить. Если это человеческая жизнь — пусть так называется…

А дети, они как бы сами собой выросли. Для каждого отдельно времени шибко не находилось. Валя стала чертежницей, а Саша музыкантом. Тут такой момент помню. Как-то отец с Эдиком привезли гитару. Решили Вале подарить. Потренькала она — надоело. А Саша, ему тогда семь годиков было, как схватил гитару, так до сегодняшнего дня из рук ее не выпускает. Недавно в Америке со своим ансамблем побывал. Все же жизнь, конечно, у детей поинтересней стала.

Мы с Иваном Григорьевичем прожили 47 лет. Много это или мало? А никто, наверное, на это не ответит.

Из воспоминаний

Елены Григорьевны Сусой,

директора музея-квартиры Л. В. Лапцуя, друга и соратника И. Г. Истомина

С Иваном Григорьевичем Истоминым мы познакомились в 1952 году, и с тех пор зародилась дружба наших семей, которая могла бы продолжаться до сегодняшних дней, если бы Иван Григорьевич был жив. Поддерживаем связь с его младшим сыном, но встречи очень редко случаются.

Знакомство наше произошло, когда он работал редактором в газете «Красный Север». Было это так. Однажды, прочитав в газете стихотворение на ненецком языке, Леонид Васильевич Лапцуй обратился к Ивану Григорьевичу по поводу перевода своих стихов. С этого случая начался их творческий союз, и этот союз перерос в дружбу на всю жизнь. Иван Григорьевич рассказывал Леониду Васильевичу, как пишутся стихи, рассказы. Леонид Васильевич называл его своим «литературным отцом». Иван Григорьевич научил нас, как надо добиваться в жизни чего-то большего, стремиться не погибнуть на пути своем.

В 1959 году Иван Григорьевич переехал в Тюмень, где стал редактором Тюменского книжного издательства, занимаясь выпуском литературы на языках народов Севера. Ему трудно было проститься с родным краем, с тундрой, он жил с мыслями о ней, был в ней всей душой. Это видно, когда читаешь его стихи, написанные уже в Тюмени. В них мы встречаем прочувствованные слова, воспевающие и наши белые ночи, и оленьи упряжки…

Для нас всех Иван Григорьевич Истомин был настоящим мудрым дедом. Он всегда живет рядом с нами. О таких людях никогда не надо забывать.