Возвращение в Панджруд - Андрей Волос

— Да, да, — слепец кивал, соглашаясь с оратором. Шеравкану ничего не оставалось, как терпеливо ждать окончания речи.

— Образованный бедняк становится невеждой, красноречивый — косноязычным, и слышишь от него лишь докучные жалобы и бессвязные речи. Все, что у богача называют добродетелью, в бедняке сочтут пороком: если он доблестен, скажут, что безрассуден, если щедр — ославят расточительным, если сдержан — слабым, если молчалив — тупицей... Нет, — воскликнул Санавбар, воздевая руки к небу, — лучше смерть, чем нужда! Нужда заставляет обращаться за помощью к низким скрягам, а ведь благородному и гордому легче и приятнее сунуть руку в зев ядовитой гадюки, чем становиться должником бесчестного и скупого...

Джафар расхохотался — да так, что пошатнулся, едва не упал, Шеравкан поспешил поддержать его и удивился тому, как привычно и доверчиво оперся поэт об его руку.

— Да, Санавбар, — сказал Джафар, переводя дух. — Ваша память — это что-то особенное. Страницами читать наизусть из моей “Калилы и Димны” — честное слово, таким меня еще не радовали.

Глянув на Шеравкана, Санавбар сначала смущенно потупился, а потом ухмыльнулся и плутовски подмигнул.

* * *

Склоны окрестных холмов покрывала пышная бело-розовая пена: щедро проливая на всю округу одуряющий аромат, жарко, безоглядно цвели фруктовые сады, золотой воздух гудел, взбудораженный крыльями как мириад бесполезно порхающих, так и неисчислимого количества опьяневших от своей сладкой работы пчел.

Кишлак лежал при слиянии двух ручьев — вдоль одного тянулась Бухарская дорога, другой выбегал из разложистого ущелья, наглухо заросшего кустами алычи и барбариса.

Путники еще не подошли к околице, а с крыши крайнего дома уже шустро, как воробьи, попрыгали на землю мальчишки, помчались по переулку, горланя на разные лады:

— Идет!.. Царь поэтов идет!.. Рудаки!.. Рудаки пришел!..

— Ишь ты, — удивился Санавбар. — Слух-то впереди нас бежит.

— Какой слух? — насторожился Джафар. — В чем дело?

Однако из-за домов уже показалась процессия стариков: поначалу высыпали в явной спешке, о чем свидетельствовало то, что многие держали в руках задранные полы мешавших ходьбе длинных праздничных халатов; а уж оказавшись на виду у гостей, опустили их на положенное место и вообще постарались обрести подобающую случаю торжественность.

За стариками теснилась цветастая гурьба мужчин и детей.

— Господи! — ужаснулся Санавбар. — Эмира так не встречают!

Джафар встал как вкопанный, воинственно задрал голову — снова будто намереваясь посмотреть из-под повязки.

— Шеравкан! Что там?

— Ждали вас, — пояснил Шеравкан. — Каравансарайщик сказал, свадьба у них тут.

Тем временем вперед выступили чисто одетые мальчики: один, в ярко-синем халате и красном куляхе, держал стопу лепешек, другой, в новеньком бекасабовом чапане, вихрастый, нес глиняную корчагу с солью, третий, самый маленький и насупленный (халатец его гляделся бедновато, зато на ногах блестели новехонькие сапожки) тащил кувшин с водой; судя по выражению радостно-напряженных лиц, все трое очень волновались.

— Как ваше самочувствие? — поглаживая длинные бороды и беспрестанно кланяясь, завели старики. — Легок ли путь? Не томила жара? Добро пожаловать в Кунар, господин Рудаки, окажите милость нашим порогам, снизойдите до нашего угощения!

— Здравствуйте, здравствуйте, отцы! — бодро горланил в ответ Санавбар. — Ликуйте! Настал светлый день! Господин Рудаки, Царь поэтов, посетил ваш забытый богом кишлак!

— Что за чертовня, — пробормотал Рудаки, цепляясь за Шеравкана, как за последнюю опору. — Спасибо, спасибо... конечно, я рад...

Старики по очереди подходили, чтобы с поклоном взять его ладонь в свои.

— Хлеб будете есть? — спросил Шеравкан.

Помог нащупать край лепешки. Джафар отщипнул краешек, окунул в оказавшуюся рядом соль, пожевал.

— Сладкий хлеб в Кунаре, — сказал, возвышая голос, чтобы услышали и самые дальние. — Дай Бог, чтобы не было у вас ни в чем недостатка!..

Тут уж загомонили хором, побежали толпой, обступили — всем хотелось коснуться если не руки, то хотя бы краешка одежды; маленьких отцы поднимали повыше, чтобы рассмотрели как следует.

Так и повели — под общий галдеж и недальний рев свадебных карнаев.

* * *

Поскольку даже самый большой двор не смог бы вместить гостей, съехавшихся со всей округи, расположились в саду под урюковыми деревьями.

— Прошу вас, господин Рудаки, — почти плачущим от волнения и шепелявым голосом повторял Исфандар-бек — староста кишлака. — Какое счастье, что вы появились именно сегодня! На свадьбе моего деда присутствовал внук араба Кутайбы, завоевателя Мавераннахра, принесшего нам истинную веру, — и до сих пор мы говорим об этом с благоговением. О том же, что свадьбу моего сына почтил своим присутствием Царь поэтов, будут помнить все мои потомки, сколько бы колен ни выпало нашему роду!

Усадив их на почетное место, каковым являлся расстеленный на траве тертый ковер и пяток засаленных подушек, Исфандар-бек упятился, беспрестанно кланяясь и то и дело разводя руки в стороны таким жестом, будто стлал под ноги гостям всю землю.

Между тем чуть поодаль, ближе к плетням дворов, женщины, галдя как майнушки, снова рассадили детишек на зеленой траве, и прерванное суматохой представление возобновилось.

Тот масхарабоз, что стоял, оперевшись спиной на ствол яблони в позе скучающего (второй сутуло сидел на пеньке в нескольких шагах от него), вдруг свистнул и, припрыгнув, перевернулся через голову. Одет он был в обноски, в сущее тряпье, однако тряпье это было разноцветным: лоскуты весело трепыхались при каждом кувырке.

Гикая и свистя, он кудрявым чертом прокатился перед зрителями в одну сторону, потом в другую, а когда наконец застыл на месте, в руках у него откуда ни возьмись оказалась какая-то игрушка.

Шеравкан присмотрелся.

Засаленный остов из кое-как отесанного поленца. К остову приделан чурбак поменьше. Красная полоса на нем — вроде как полураскрытая пасть. А большие черные пятна (должно быть, углем намазано) — вроде как глаза. Но сверху торчат никакие не “вроде как”, а самые настоящие рога — маленькие козьи рожки.

Коза!

Левой рукой масхарабоз держал козу под брюхо, а правой дергал бечевку, продетую в дырки, отчего державшиеся на той бечевке ножки-палочки смешно дрыгались.

И покрикивал, расхаживая:

— А вот козочка! Козочка, чи-ги, чи-ги!

И снова — дерг, дерг!

— Козочка, чи-ги, чи-ги! Пошла козочка на базар!

Присел, повернулся на пятках кругом.